Федор достоевский - т.5 преступление и наказание. Преступление и наказание Преступление и наказание 5 часть

На следующий день после объяснения с Дуней Петр Петрович вынужден был признаться себе, что ему будет довольно трудно наладить с ней отношения. Плохое настроение Лужина ухудшилось еще больше от того, что немец, сдавший ему квартиру, сейчас требовал от него заплатить всю неустойку за нарушение контракта, несмотря на но то, что Петр Петрович возвращал ему заново отделанную квартиру. К тому же и в мебельном магазине не хотели вернуть ни рубля задатка за уже купленную, но еще не перевезенную в квартиру мебель. Он вспомнил о Дуне и начал корить себя за то, что не делал ей никаких подарков. «Если бы я выдал им тысячи полторы на приданое, да на коробочки разные, то они теперь бы так легко не отказали», — рассуждал Лужин. Мысленно он назвал себя дураком и вышел из комнаты.

Он увидел приготовления к поминкам и узнал, что поминки будут торжественными, приглашены все жильцы. Он, Петр Петрович, ожидается с большим нетерпением как самый важный гость. Катерина Ивановна была на кладбище, и на кухне распоряжалась сама госпожа Липпевехзель, разодетая хоть и в траур, но во все новое. Все это навело Лужина на одну мысль.

Он вернулся в свою комнату. Здесь был Андрей Семенович Лебезятников. У этого человека поселился временно Петр Петрович в ожидании окончания ремонта в нанятой квартире. Но Петр Петрович поселился у Лебезятникова не только из мелочной экономии. В провинции Лебезятников имел репутацию молодого прогрессивного человека, пользующегося влиянием в иных баснословных кружках. В провинции слышали, что в столице существуют какие-то прогрессисты, нигилисты, обличители и проч., но что это такое, никто точно не знал. Петр Петрович столкнулся с двумя случаями обличения влиятельных лиц, которые закончились один скандально, а другой весьма хлопотливо. Вот почему, приехав в Петербург, Петр Петрович решил на всякий случай разузнать в силе эти люди или нет? Есть ли чего бояться ему или нет? Более того, он хотел бы к ним подделаться и тут же их поднадуть.

Лужин сразу понял, что Андрей Семенович довольно пошленький и простоватый молодой человек. Тот был худосочный, малого роста. У него было достаточно мягкое сердце, но речь довольно самоуверенная, что в сравнении с фигурой, почти всегда выглядело смешно. Это был один из бесчисленного и разнообразного легиона пошляков, всему недоучившихся самодуров, которые сразу пристают к самой модной идее, чтобы опошлить то, чему они самым искренним способом служат. Как ни был простоват Лебезятников, но он уже начал понимать, что Лужин втайне презирает его. Петр Петрович инстинктивно начал понимать, что Лебезятников не только глуповатый и пошлый человек, но, возможно, и лгунишка. Видимо, он не имеет связей и влияния даже в своем кружке, да и своего пропагандистского дела не знает по-настоящему.

Возвратившись в комнату, Лужин заговорил с Лебезятниковым о готовящихся поминках. Ему не понравилось, что вдова решила потратить почти все деньги, данные Раскольниковым, на поминки, пригласив на них всех жильцов. Сказал, что сам он не собирается туда идти. Лебезятников тоже не хотел идти. «Конечно, собственноручно отколотили», — захихикал Лужин. «Кто отколотил? Кого?» — покраснел Лебезятников. «Да вы Катерину Ивановну, с месяц назад. Вот они, ваши убеждения! Да и женский вопрос подгулял!» — Петр Петрович словно успокоился и продолжал считать деньги, разложенные на столе. Лебезятников начал горячо говорить, что все это клевета. Он только защищался от Катерины Ивановны, когда она на него бросилась с когтями, даже бакенбард выщипала. Лебезятников объяснил, что не пойдет на поминки по идейным соображениям. «Я просто по принципу не пойду, чтобы не участвовать в глупом предрассудке поминок», — продолжил он.

Лужин заговорил о Соне: «Правда ли это, что про нее говорят?» Лебезятников сказал, что считает, что это нормальное состояние женщины, что в будущем так и будет. Он смотрит на действия Сони как на протест против общественного устройства и уважает ее за это. «А мне говорили, что вы ее и выжили из номеров», — ядовито вставил Лужин. Лебезятников долго и витиевато рассказывал, что занимался только развитием Софьи Семеновны, приглашал в коммуну. В этом разговоре Лебезятников стремился высокопарно растолковать Лужину принципы их коммуны, а Лужин довольно ядовито высмеивал эти наивные и смешные теории.

Наконец, Лужин попросил Лебезятникова позвать к ним в комнату Соню. Когда она пришла, Лужин встретил ее ласково и приветливо. Он пригласил ее за стол, на котором лежали аккуратно разложенные по стопочкам деньги. Соня робко села. Лужин попросил Лебезятникова остаться при их разговоре, чтобы потом не было сплетен. Петр Петрович произнес довольно высокопарную речь о бедственном положении Катерины Ивановны, заметил, что ей доверять деньги нельзя, и поэтому он решил отдал деньги Соне. При этом он протянул ей бумажку в 10 рублей, тщательно развернув ее. Соня взяла, вскочила и поскорей стала откланиваться.

Когда Соня ушла, Лебезятников подошел к Петру Петровичу и протянул ему руку: «Я все слышал и все видел. Вы хотели избежать благодарности. Хотя я не одобряю благотворительности вообще, но на этот ваш поступок я смотрел с удовольствием». Он опять пустился в свои рассуждения о свободном гражданском браке, которые Петр Петрович, как и раньше, слушал, посмеиваясь. Было видно, что он обдумывает что-то другое. Все это Андрей Семенович сообразил и вспомнил потом.

Далее в 5 части романа «Преступление и наказание» Достоевского говорится о том, что на поминках Катерина Ивановна была в раздраженном состоянии, потому что не пришли самые уважаемые жильцы. Она придиралась к бедным и жалким жильцам, пришедшим на поминки, вспоминала о своей жизни в отцовском доме. Особенно раздражала Катерину Ивановну хозяйка номеров, Амалия Ивановна. Она искала и нашла повод поругаться с ней. Во время этой сцены, когда женщины готовы были вцепиться друг другу в волосы, в комнату вошел Лужин. Он направился прямо к Соне и обвинил ее в краже сторублевого кредитного билета. Лужин важно сказал Соне самой отдать деньги. «Я ничего не знаю», ;— слабым голосом пробормотала бедная Соня. Она протянула десять рублей, которые ей дал Лужин, и сказала, что больше ничего не брала. Раскольников во время этой сцены стоял бледный, скрестив руки у стены. Катерина Ивановна закричала: «Пусть кто хочет обыскивает Соню!» Она сама вывернула один карман, Сони, в нем были только платок, потом другой. Из второго кармана вдруг выскочила бумажка и упала к ногам Лужина. Все вскрикнули. Это был сторублевый банковский билет

Плач бледной, чахоточной Катерины Ивановны, которая отрицала, что Соня могла украсть, произвел сильное впечатление. Все пожалели несчастную. Петр Петрович великодушно сказал, что прощает бедную девушку, которую нужда вынудила пойти на кражу. Взгляд Раскольникова, казалось, готов был испепелить Лужина. Вся семья утешала плачущую Соню. «Как это низко!» — раздался вдруг громкий голос в дверях. «Какая низость!» — повторил Лебезятников. Петр Петрович как будто вздрогнул. «Вы мошенник! Я все слышал…», — сказал он гневно, обращаясь к Лужину. «Да что я такое сделал?» — удивился тот. «Он сам, положил этот билет в карман Софье Семеновне. Я все видел. В дверях, прощаясь с нею…» Лужин побледнел, сказал, что Лебезятников все врет. «Нет. Хоть я далеко стоял. Но я видел, что когда вы стали давать Соне 10 рублей, тогда же вы со стола взяли сторублевый билет. Я это хорошо видел, потому что тогда рядом с вами стоял. Я подумал, что вы тихонько от меня хотите это благодеяние, поэтому я внимательно следил за вами и видел, как вы положили его в карман Софье Семеновне».

Все поверили Лебезятникову. Петр Петрович обвинил Лебезятникова во лжи из-за того, что он не разделяет его убеждений. Но этот выверт не принес пользы Лужину. В толпе раздался ропот. Лебезятников готов был принести присягу в правдивости своих слов. Объяснить подлый поступок Лужина взялся Раскольников. Тот все это сделал для того, чтобы окончательно поссорить Раскольникова с семьей, показав, что Соня, которая дорога Родиону, на самом деле — воровка. Раскольников говорил резко, спокойно, ясно, твердо. Видя, что он попался, Петр Петрович решил взять наглостью. Он спокойно заявил, что в суде во всем разберутся и не поверят двум отъявленным безбожникам. Говоря это, он уверенно пробирался сквозь толпу жильцов в свою комнату. Петр Петрович через полчаса уже выехал из квартиры.

С Соней случилась истерика. Она понимала, что обидеть и оскорбить ее может каждый совершенно безнаказанно. Но ей казалось, что можно осторожностью избежать беды. Теперь она увидела, что это не так. Не выдержав, Соня убежала домой. Амалия Ивановна стала гнать с квартиры Катерину Ивановну и ее детей. И без того убитая Катерина Ивановна накинула на голову тот самый драдедамовый платок, в котором она стояла перед Соней всю ночь на коленях, когда та первый раз пошла на панель, отправилась искать справедливость.

5 часть романа «Преступление и наказание» Достоевского продолжается тем, что Раскольников пошел к Соне. По пути он раздумывал, нужно ли сказать Соне про убийцу старухи, как он обещал. Подойдя к двери, он почувствовал необходимость этого. Чтоб больше не рассуждать и не мучиться, он резко открыл дверь в комнату. Соня бросилась к нему со словами благодарности за заступничество. Раскольников сел на стул и заговорил с Соней. Раскольников никак не мог решиться сказать Соне правду про убийство старухи. Говоря об убийце, он сказал, что с ним большой приятель. Он Лизавету убил нечаянно. Он хотел убить старуху, когда она была одна, но тут пришла Лизавета, и он убил ее.

Прошла ужасная минута. Оба смотрели друг на друга. «Так не можешь угадать?» — спросил он снова. «Нет», — чуть слышно прошептала Соня. Он смотрел на Соню и видел так хорошо запомнившееся ему лицо Лизаветы, когда он приближался к ней с топором, а она отходила к стене с детским испугом на лице. Почти то же самое случилось с Соней. С тем же испугом, бессильно посмотрела она на него и вдруг начала подниматься, все более отстраняясь от него, все неподвижнее становился ее взгляд. «Господи!» — Соня упала на кровать з слезах, потом быстро поднялась, схватила его за обе руки, пристально глядя в глаза. Она словно хотела увидеть, что все это неправда. Но все было так. «Соня, не мучь меня!» — попросил Раскольников. Не помня себя, она кинулась к нему и села рядом, потом бросилась перед ним на колени. «Что вы над собой сделали! Нет несчастнее никого теперь в целом свете!» — и вдруг заплакала навзрыд. Давно забытое чувство охватило Раскольникова, две слезы скатились из его глаз. «Соня, ты не оставишь меня?» — «Нет, никогда и нигде! За тобой пойду! Всюду пойду!» Соня думала о каторге. Раскольникова передернуло. «Я, Соня, еще в каторгу, может, не хочу идти!» — сказал он. Та посмотрела на него. В его тоне вдруг послышался убийца. «Как вы, вы такой, могли на это решиться?» — проговорила она.

Соня просила Родиона пойти покаяться перед людьми. Раскольников не понял ее, он не собирался на каторгу. «А жить-то как будешь? Ведь ты уже бросил мать и сестру. Этакую-то муку нести!» — повторяла Соня. «Я, может, еще не вошь, а человек... Я еще поборюсь». Раскольников объяснил Соне, что настоящих улик против него нет, он может только ненадолго попасть в острог. Он спросил, придет ли к нему туда Соня? «Да», — без колебания ответила девушка. Соня одела на Раскольникова свой кипарисный крест, а себе оставила тот, что подарила ей Лизавета.

В это мгновение в комнату вошел Лебезятников. Он без обиняков брякнул, что Катерина Ивановна сошла с ума. Все тут же вышли из комнаты. По дороге Лебезятников рассказал, что она ходила к генералу жаловаться на квартирную хозяйку, ее выгнали. Она вернулась домой и кричала, что все ее бросили, что пойдет на улицу просить милостыню и каждый день будет приходить под окно к генералу. Она бьет детей, учит Леню петь песню «Хуторок», шьет детям какие-то шапочки, как актерам.

Поравнявшись со своим домом Раскольников пошел в свою каморку. Никогда Раскольников не чувствовал себя таким одиноким. Он уже ругал себя за то, что пошел к Соне. Затем ему пришла странная мысль, что, может быть, в остроге-то лучше.

Его размышления прервала Дуня. Раскольников сразу увидел, что она пришла к нему с любовью. Разумихин рассказал ей о том, что брата подозревают в убийстве старухи. Дуня говорила, что понимает негодование Родиона, она просила только иногда приходить к матери, чтобы не замучить ее совсем. «Я пришла только сказать тебе, что если я тебе в чем-то понадоблюсь или тебе понадобится моя жизнь... то кликни меня, я приду. Прощай!» — с этими словами Дуня повернулась уходить. Раскольников остановил ее. Он сказал Дуне, что Разумихин деловой, трудолюбивый человек, честный, способный сильно любить. Раскольников прощался с сестрой, не сказав ей правды. Он понял, что Дуне такой правды не выдержать. Родион вспомнил о Соне, взял фуражку и вышел. Он бродил по городу без цели. Вдруг его кто-то окликнул. К нему бросился Лебезятников. Тот искал Родиона, потому что дела Катерины Ивановны были совсем плохи.

Раскольников попробовал было убедить ее вернуться домой, но все напрасно. Показался городовой. Он потребовал прекратить безобразие. Коля и Леня, напуганные выходками помешанной матери и собравшейся толпой, при виде городового бросились бежать. Мать кинулась их догонять и упала. Все столпились вокруг Катерины Ивановны. Разглядев хорошенько, увидели, что она не разбилась о камни, а кровь хлынула горлом. Соня попросила отнести Катерину Ивановну к себе. В комнате кроме Сони, оказались Раскольников, Лебезятников, чиновник, подавший на улице Катерине Ивановне три рубля, городовой и дети. Пришли Капернаумовы. Между этой публикой появился вдруг Свидригайлов. Катерина Ивановна пришла в себя.

Услыхав про священника, Катерина Ивановна отказалась от него, сказав, что Бог и без того должен ее простить, а лишнего целкового нет. Катерина Ивановна опять начала бредить, вспоминая свою благополучную жизнь до замужества. Это продолжалось недолго. Она скончалась. Соня упала на труп, прильнув к иссохшей груди покойницы. Полечка плакала навзрыд. Свидригайлов подошел к Раскольникову. Он сказал, что возьмет похороны на себя, детей определит в сиротские заведения. Софью Семеновну тоже из омута вытащит. Также Свидригайлов дал понять Раскольникову, что слышал его разговор с Соней, ведь он живет через стенку.

«Преступление и наказание»

5 часть романа Ф.М.Достоевского

Проверочная работа для 10 класса

по содержанию романа

учитель высшей категории ГБОУ СОШ 579 Приморского района г.Санкт-Петербурга

Котова Екатерина Леонидовна

2015

Проверочная работа по 5 части романа Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание»

    1 вариант. В чем видит свою ошибку Лужин после рокового объяснения с Дунечкой?

    2 вариант. Какие две причины побудили Лужина остановиться у Андрея Семеновича Лебезятникова?

    Чья характеристика: «…был приглуповат… Это был один из того …легиона пошляков, дохленьких недоносков и всему недоучившихся самодуров, которые мигом пристают к самой модной идее, чтобы тотчас опошлить ее...»

    Кого из литературных персонажей другого автора

    2 половины 19 века напоминает? Кого так зло пародирует Достоевский?

    1 вар. Кого «отколотил», по словам Лужина, или «просто отпихнул», по его словам, Лебезятников?

    2 вар. Каким образом Лебезятников «совершенно бескорыстно развивал» Сонечку, «стараясь возбудить в ней протест»?

    1 вар. Какую сумму дал Лужин Соне?

    2 вар. Сколько денег Лужин тайно положил в карман Соне?

    1 вариант. В какой момент поминок ВДРУГ появляется Лужин? В чем смысл

ТАКОГО его появления?

    2 вар. В чем обвиняет Лужин Соню? Кто выворачивает ее карманы?

    1 вариант. Кто разоблачил Лужина?

    2 вариант. Кто рассказывает об истинных мотивах поступка Лужина?

    Придя к Соне, чтобы сделать признание, Раскольников спрашивает ее: «Если бы на ваше решение отдали: Лужину жить и делать мерзости или умирать Катерине Ивановне? То как бы вы решили: кому из них умереть?»

    Что отвечает Соня, и как вы можете прокомментировать ее слова?

    1 вариант. Что говорит Соня, встав на колени перед Раскольниковым, после его признания?

    2 вариант. Закончите реплику Раскольникова: «Если бы только я зарезал из того, что голоден был, то я бы теперь…»

    1 вариант. Раскольников, оправдываясь, скажет: «Я ведь только вошь убил, Соня, бесполезную, гадкую, зловредную». Что в ответ восклицает Соня?

2 вариант. Раскольников, рассуждая о причинах убийства, скажет: «Власть дается только тому, кто…» Закончите его реплику

10 вопрос.

    1 вариант. «Что мне делать?» – спрашивает Раскольников. Соня, сверкая глазами, с внезапным восторгом дает совет. Какой?

    2 вариант. Какой предмет просит Соня взять Раскольникова? Почему он отказывается?

    1 вариант. Кто и с какой целью навещает Раскольникова в его каморке в минуту его раздумья после признания Соне?

    2 вариант. Какое «странное зрелище, способное заинтересовать уличную публику» наблюдает Раскольников»

12 вопрос.

    1 вариант. Куда приносят умирать Катерину Ивановну?

    2 вариант. Кто делает Раскольникову предложение обеспечить детей покойной Катерины Ивановны и намекает на свою осведомленность в преступлении?

1 вопрос. 1 вар. Денег совсем не давал 2 вар. Сэкономить хотел и «заискать» у молодых поколений, «забежать вперед, чтобы подустроить свою карьеру»

2 вопрос Похож на Ситникова («Отцы и дети»). А также пародия на «новых людей» Чернышевского

3 вопрос. 1 вар. Катерину Ивановну. 2 вар. Подбивался к ней с домогательствами

4 вопрос. 1 вар. 10 рублей. 2 вар. 100 рублей

5 вопрос. 1 вар. Кульминация – скандал, ссора Катерины Ивановны с Амалией Ивановной. Театральность, искусственность явления «героя»

2 вар. Катерина Ивановна

6 вопрос. 1 вар. Лебезятников 2 вар. Раскольников

7 вопрос. «Да ведь я божьего промысла знать не могу»

8 вопрос. 1 вар. «Что вы это над собой сделали!» 2 вар. …я бы теперь счастлив был

9 вопрос. 1 вар. «Это человек-то вошь!» 2 вар. … посмеет наклониться и взять ее

10 вопрос. 1 вар. Публичное покаяние на площади 2 вар. Сонин крест. Не уверен, что пойдет по пути смирения.

11 вопрос. 1 вар. Дуня. Успокоить брата и уверить, что готова помочь

2 вар. Катерина Ивановна под шарманку поет, стучит в сковороду, бьет детей и учит их петь

12 вопрос. 1 вар. В комнату Сони 2 вар. Свидригайлов.

Литература

    . Преступление и наказание. Федор Достоевский Лениздат 1970 г.

Лужин, проснувшись на следующее утро после ссоры, попытался смириться с мыслью о разрыве с Дуней. Он успокаивал себя тем, что сможет найти более чистую и покладистую невесту. Кроме того, он злился на себя за то, что вчера сообщил о неудаче своему соседу по комнате, Лебезятникову, из-за чего тот теперь посмеивался над ним. Из дома Лужин вышел в злобном и раздражительном настроении. На службе его также ожидали неприятности: его хлопоты по одному делу в сенате не дали никакого результата. Ко всему прочему хозяин снятой им квартиры требовал выплаты неустойки в полном размере, а в мебельном магазине не хотели возвращать задаток. В мыслях Лужин то и дело возвращался к Дуне, надеясь уладить отношения с ней. Главным виновником размолвки он считал, конечно же, Раскольникова. Он злился на себя еще и за то, что не давал Дуне и Пульхерии Александровне достаточное количество денег, так как в этом случае они, как люди порядочные, чувствовали себя обязанными и не смогли так обойтись с ним. Его внимание привлекли приготовления к поминкам в комнате Катерины Ивановны. Он также был приглашен на них, но со всеми хлопотами и проблемами позабыл об этом. От хозяйки он узнал, что поминки готовились торжественные и пышные, что на них были приглашены почти все жильцы, а также Раскольников.

В свою комнату Лужин вернулся в еще более скверном настроении. Лебезятников все это утро находился дома. Он презирал и ненавидел Лебезятникова, который в прошлом был его питомцем. Узнав о Лебезятникове еще в Петербурге, Лужин решил остановиться у него отчасти из-за экономии, отчасти из-за того, что он принадлежал к прогрессистам из самых передовых молодых людей и якобы играл важную роль в каких-то кружках, о чем Лужин узнал еще в провинции. Лужин был наслышан о каких-то прогрессистах, нигилистах, обличителях и т. д. Сам же он больше всего боялся обличения. Поэтому, направляясь в Петербург, Лужин решил в первую очередь разузнать о представителях новомодных течений и при необходимости на всякий случай сблизиться с «молодыми поколениями нашими». Он надеялся, что в этом ему поможет Андрей Семенович Лебезятников, хотя он показался ему человеком «пошленьким и простоватым».

Этот Андрей Семенович был худосочный и золотушный человечек малого роста, где-то служивший и до странности белокурый, с бакенбардами, в виде котлет, которыми он очень гордился. Сверх того, у него почти постоянно болели глаза. Сердце у него было довольно мягкое, но речь весьма самоуверенная, а иной раз чрезвычайно даже заносчивая, - что, в сравнении с фигуркой его, почти всегда выходило смешно. У Амалии Ивановны он считался, впрочем, в числе довольно почетных жильцов, то есть не пьянствовал и за квартиру платил исправно. Несмотря на все эти качества, Андрей Семенович действительно был глуповат. Прикомандировался же он к прогрессу и к «молодым поколениям нашим», - по страсти. Это был один из того бесчисленного и разноличного легиона пошляков, дохленьких недоносков и всему недоучившихся самодуров, которые мигом пристают непременно к самой модной ходячей идее, чтобы тотчас же опошлить ее, чтобы мигом окарикатурить все, чему они же иногда самым искренним образом служат.

Лебезятников также испытывал неприязнь к своему бывшему опекуну, хотя порой заводил с ним разговоры о всяких «прогрессивных» идеях. Этим утром Лебезятников находил Лужина особенно злобным и раздраженным. Его бывший опекун разложил на столе кредитки, делая вид, что занимается важным делом. В действительности он хотел вызвать зависть Лебезятникова. Однако Андрей Семенович догадался об этом и попытался заговорить со своим бывшим опекуном. Лебезятников рассказал, что он планирует устроить коммуну, в которую собирается вовлечь и Соню, которую когда-то сам и выжил из квартиры. Пока же он «продолжал развивать» девушку и удивлялся тому, что она до сих пор ведет себя с ним так, как будто стыдится. Воспользовавшись тем, что зашел разговор о Соне, Лужин попросил Лебезятникова позвать ее к нему в комнату.

Минут через пять Лебезятников возвратился с Сонечкой. Та вошла в чрезвычайном удивлении и, по обыкновению своему, робея. Петр Петрович встретил ее «ласково и вежливо», впрочем, с некоторым оттенком какой-то веселой фамильярности... Он поспешил ее «ободрить» и посадил за стол напротив себя...

Во-первых, вы, пожалуйста, извините меня, Софья Семеновна, перед многоуважаемой вашей мамашей... Так ведь, кажется? Заместо матери приходится вам Катерина-то Ивановна? - начал Петр Петрович весьма солидно, но, впрочем, довольно ласково. Видно было, что он имеет самые дружественные намерения.

Так точно-с, так-с; заместо матери-с, - торопливо и пугливо ответила Соня.

Ну-с, так вот и извините меня перед нею, что я, по обстоя- тельствам независящим, принужден манкировать и не буду у вас на блинах... то есть на поминках, несмотря на милый зов вашей мамаши...

Случилось мне вчера, мимоходом, перекинуть слова два с несчастною Катериной Ивановной. Двух слов достаточно было узнать, что она находится в состоянии - противоестественном, если только можно так выразиться...

Да-с... в противоестественном-с, - торопясь поддакивала Соня.

Или проще и понятнее сказать - в больном.

Да-с, проще и понят... да-с, больна-с.

Так-с. Так вот, по чувству гуманности и-и-и, так сказать, сострадания, я бы желал быть, с своей стороны, чем-нибудь полезным, предвидя неизбежно несчастную участь ее. Кажется, и все беднейшее семейство это от вас одной теперь только и зависит...

Петр Петрович вручил Соне десятирублевый кредитный билет. Девушка взяла деньги и поспешила откланяться. Лужин проводил ее до дверей и крайне смущенная Соня вернулась к Катерине Ивановне. Андрей Семенович Лебезятников, присутствовавший во время этой сцены в комнате, признал поступок Лужина гуманным и благородным.

Гордость бедных и тщеславие побудили Катерину Ивановну потратить почти половину полученных от Раскольникова денег на поминки. В приготовлениях помогала и Амалия Ивановна, квартирная хозяйка, с которой прежде Катерина Ивановна враждовала.

Амалия Ивановна всем сердцем решилась участвовать во всех хлопотах: она взялась накрыть стол, доставить белье, посуду и проч. и приготовить на своей кухне кушанье. Ее уполномочила во всем и оставила по себе Катерина Ивановна, сама отправляясь на кладбище. Действительно, все было приготовлено на славу: стол был накрыт даже довольно чисто, посуда, вилки, ножи, рюмки, стаканы, чашки - все это, конечно, было сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов, но все было к известному часу на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя, что отлично исполнила дело, встретила возвратившихся даже с некоторою гордостию, вся разодетая, в чепце с новыми траурными лентами и в черном платье...

К неудовольствию Катерины Ивановны из всех приглашенных ею «солидных» лиц, никто не пришел. Не явился Лужин, пообещавший Катерине Ивановне выхлопотать ей пенсию, и даже Лебезятников.

Одним словом, Катерина Ивановна поневоле должна была встретить всех с удвоенною важностию и даже с высокомерием. Особенно строго оглядела она некоторых и свысока пригласила сесть за стол. Считая почему-то, что за всех не явившихся должна быть в ответе Амалия Ивановна, она вдруг стала обращаться с ней до крайности небрежно, что та немедленно заметила и до крайности была этим пикирована. Такое начало не предвещало хорошего конца...

Когда все вернулись с кладбища, пришел Раскольников. Катерина Ивановна радостно встретила его, посадила за столом по левую руку от себя (по правую сидела Амалия Ивановна) и полушепотом стала воодушевленно рассказывать ему про приготовления к поминкам, делая язвительные замечания в адрес хозяйки, Амалии Ивановны. Вошедшая в комнату Соня передала ей извинения от имени Лужина, стараясь говорить так, чтобы другие тоже услышали. Катерина Ивановна была возбуждена и близка к истерике. Разговор ее время от времени прерывался сильным кашлем.

Раскольников сидел и слушал молча и с отвращением. Ел же он, только разве из учтивости прикасаясь к кускам, которые поминутно накладывала на его тарелку Катерина Ивановна, и то только, чтоб ее не обидеть. Он пристально приглядывался к Соне. Но Соня становилась все тревожнее и озабоченнее; она тоже предчувствовала, что поминки мирно не кончатся, и со страхом следила за возраставшим раздражением Катерины Ивановны. Ей, между прочим, было известно, что главною причиной, по которой обе приезжие дамы так презрительно обошлись с приглашением Катерины Ивановны, была она, Соня...

Соня, зная характер Катерины Ивановны, боялась, что все это плохо кончится. И ее опасения оказались не напрасны.

Соня предчувствовала, что Катерине Ивановне как-нибудь уже это известно, а обида ей, Соне, значила для Катерины Ивановны более, чем обида ей лично, ее детям, ее папеньке, одним словом, была обидой смертельною, и Соня знала, что уж Катерина Ивановна теперь не успокоится, «пока не докажет этим шлепохвосткам, что они обе», и т. д., и т. д...

Катерина Ивановна сообщила присутствующим, что в скором времени собирается вместе с детьми переехать в другой город, всерьез заняться воспитанием детей, рассказывала об учителях гимназии и об одном старичке-французе, который учил французскому языку ее саму. Когда она сказала, что собирается взять собой и Соню, которая будет ей во всем помогать, на другом конце стола кто-то фыркнул. Катерина Ивановна постаралась сделать вид, что ничего не произошло, и принялась превозносить достоинства Сони, «ее смирение и святость». Поцеловав Соню, она неожиданно расплакалась, заметив, что закуска уже кончилась и пора разносить чай.

В эту самую минуту Амалия Ивановна, уже окончательно обиженная тем, что во всем разговоре она не принимала ни малейшего участия и что ее даже совсем не слушают, вдруг рискнула на последнюю попытку и, с потаенною тоской, осмелилась сообщить Катерине Ивановне одно чрезвычайно дельное и глубокомысленное замечание о том, что в будущем пансионе надо обращать особенное внимание на чистое белье девиц (ди ве’ше) и что «непремен должен буль одна такая хороши дам (ди даме), чтоб карашо про белье смотрель», и второе, «чтоб все молоды девиц тихонько по ночам никакой роман не читаль». Катерина Ивановна, которая действительно была расстроена и очень устала и которой уже совсем надоели поминки, тотчас же «отрезала» Амалии Ивановне, что та «мелет вздор» и ничего не понимает; что заботы об ди веше дело кастелянши, а не директрисы благородного пансиона; а что касается до чтения романов, так уж это просто даже неприличности, и что она просит ее замолчать.

Между Катериной Ивановной и Амалией Ивановной вспыхнула ссора.

Амалия Ивановна забегала по комнате, крича изо всех сил, что она хозяйка и чтоб Катерина Ивановна «в сию минуту съезжаль с квартир»; затем бросилась для чего-то обирать со стола серебряные ложки. Поднялся гам и грохот; дети заплакали. Соня бросилась было удерживать Катерину Ивановну; но когда Амалия Ивановна вдруг закричала что-то про желтый билет, Катерина Ивановна отпихнула Соню и пустилась к Амалии Ивановне, чтобы немедленно привести свою угрозу, насчет чепчика, в исполнение. В эту минуту отворилась дверь, и на пороге комнаты вдруг показался Петр Петрович Лужин. Он стоял и строгим, внимательным взглядом оглядывал всю компанию. Катерина Ивановна бросилась к нему.

Екатерина Ивановна обратилась к Лужину с просьбой защитить ее и сирот от хозяйки, но он отмахнулся от нее и как-то странно захохотал. Лужин заявил, что не намерен участвовать в ссорах и желает объясниться с Соней. Он во всеуслышание заявил, что с его стола исчезло сто рублей, когда в комнате была Соня.

Совершенное молчание воцарилось в комнате. Даже плакавшие дети затихли. Соня стояла мертво-бледная, смотрела на Лужина и ничего не могла отвечать. Она как будто еще и не понимала...

Ну-с, так как же-с? - спросил Лужин, пристально смотря на нее.

Я не знаю... Я ничего не знаю... - слабым голосом проговорила наконец Соня.

Нет? Не знаете? - переспросил Лужин и еще несколько секунд помолчал. - Подумайте, мадемуазель, - начал он строго, но все еще как будто увещевая, - обсудите, я согласен вам дать еще время на размышление. Извольте видеть-с: если б я не был так уверен, то уж, разумеется, при моей опытности, не рискнул бы так прямо вас обвинить; ибо за подобное, прямое и гласное, но ложное или даже только ошибочное обвинение я, в некотором смысле, сам отвечаю...

Я ничего не брала у вас, - прошептала в ужасе Соня, - вы дали мне десять рублей, вот возьмите их. - Соня вынула из кармана платок, отыскала узелок, развязала его, вынула десятирублевую бумажку и протянула руку Лужину.

А в остальных ста рублях вы так и не признаетесь? - укоризненно и настойчиво произнес он, не принимая билета.

Соня осмотрелась кругом. Все глядели на нее с такими ужасными, строгими, насмешливыми, ненавистными лицами. Она взглянула на Раскольникова... тот стоял у стены, сложив накрест руки, и огненным взглядом смотрел на нее.

О господи! - вырвалось у Сони.

Лужин потребовал позвать полицию. Катерина Ивановна, как будто опомнившись, бросилась к Соне и обняла ее. Желая доказать присутствующим, что ее падчерица ничего не брала, она начала выворачивать карманы ее платья, и на пол упала сторублевая банкнота.

Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем на вид и развернул...

Со всех сторон полетели восклицания. Раскольников молчал, не спуская глаз с Сони, изредка, но быстро переводя их на Лужина. Соня стояла на том же месте, как без памяти: она почти даже не была и удивлена. Вдруг краска залила ей все лицо; она вскрикнула и закрылась руками.

Нет, это не я! Я не брала! Я не знаю! - закричала она, разрывающим сердце воплем, и бросилась к Катерине Ивановне. Та схватила ее и крепко прижала к себе, как будто грудью желая защитить ее ото всех.

Соня! Соня! Я не верю! Видишь, я не верю! - кричала (несмотря на всю очевидность) Катерина Ивановна, сотрясая ее в руках своих, как ребенка, целуя ее бессчетно, ловя ее руки и, так и впиваясь, целуя их...

Плач бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел, казалось, сильный эффект на публику...

Лужин заявил, что публично прощает Соню, и в этот момент в комнату вошел Лебезятников, заявивший во всеуслышание, что Лужин - подлый человек.

Вы... клеветник... - горячо проговорил Лебезятников, строго смотря на него своими подслеповатыми глазками... Опять снова воцарилось молчание. Петр Петрович почти даже потерялся, особенно в первое мгновение.

Если это вы мне... - начал он, заикаясь, - да что с вами? В уме ли вы?..

Я видел, видел! - кричал и подтверждал Лебезятников, - и хоть это против моих убеждений, но я готов сей же час принять в суде какую угодно присягу, потому что я видел, как вы ей тихонько подсунули! Только я-то, дурак, подумал, что вы из благодеяния подсунули! В дверях, прощаясь с нею, когда она повернулась и когда вы ей жали одной рукой руку, другою, левой, вы и положили ей тихонько в карман бумажку. Я видел! Видел!

Лужин побледнел.

Что вы врете! - дерзко вскричал он, - да и как вы могли, стоя у окна, разглядеть бумажку? Вам померещилось... на подслепые глаза. Вы бредите!

Лебезятников, увидев, что Лужин незаметно подложил девушке бумажку, подумал тогда, что он делает это из благородства, чтобы избежать слов благодарности. Но при этом подумал, что Соня, не зная, что у нее в кармане находится сто рублей, может их случайно выронить. Он решил прийти и сообщить девушке о том, что ей подложены деньги. Лебезятников не раз повторил, что готов поклясться во всем полицейским, но не может понять, зачем Лужину было совершать такой низкий поступок.

Я могу объяснить, для чего он рискнул на такой поступок, и, если надо, сам присягу приму! - твердым голосом произнес, наконец, Раскольников и выступил вперед.

Он был по-видимому тверд и спокоен. Всем как-то ясно стало, при одном только взгляде на него, что он действительно знает, в чем дело, и что дошло до развязки.

Раскольников объяснил присутствующим цель поступка Лужина. Он рассказал о ссоре, которая несколько дней тому назад произошла в номере, где остановились Дуня и Пульхерия Александровна, и о письме, в котором Лужин сообщал, что Родион отдал деньги Соне (а не Катерине Ивановне, как это было на самом деле), причем намекнул на какую-то связь между ним и Соней. Убеждая всех в том, что Соня - воровка, Лужин хотел доказать матери и сестре Раскольникова справедливость своих подозрений. Таким образом он стремился поссорить Раскольникова с его родными.

Соня слушала с напряжением, но как будто тоже не все понимала, точно просыпалась от обморока. Она только не спускала своих глаз с Раскольникова, чувствуя, что в нем вся ее защита... Раскольников попросил было опять говорить, но ему уже не дали докончить: все кричали и теснились около Лужина с ругательствами и угрозами. Но Петр Петрович не струсил. Видя, что уже дело по обвинению Сони вполне проиграно, он прямо прибегнул к наглости.

Он заявил, что собирается подать в суд, найти управу на «безбожников, возмутителей и вольнодумцев», после чего протиснулся через толпу и ушел. Лебезятников крикнул ему вдогонку, чтобы он немедленно съезжал с квартиры, на что Лужин ответил, что он и сам уже решил съехать.

Соня, робкая от природы, и прежде знала, что ее легче погубить, чем кого бы то ни было, а уж обидеть ее всякий мог почти безнаказанно. Но все-таки, до самой этой минуты, ей казалось, что можно как-нибудь избегнуть беды - осторожностию, кротостию, покорностию перед всем и каждым. Разочарование ее было слишком тяжело. Она, конечно, с терпением и почти безропотно могла все перенести - даже это. Но в первую, минуту уж слишком тяжело стало. Несмотря на свое торжество и на свое оправдание, - когда прошел первый испуг и первый столбняк, когда она поняла и сообразила все ясно, - чувство беспомощности и обиды мучительно стеснило ей сердце. С ней началась истерика. Наконец, не выдержав, она бросилась вон из комнаты и побежала домой...

Амалия Ивановна кинулась к Катерине Ивановне с криком: «Долой с квартир! Сейчас! Марш!», хватая вещи, которые попадались ей под руку, и скидывая их на пол.

Жильцы горланили кто в лес, кто по дрова - иные договаривали, что умели, о случившемся событии; другие ссорились и ругались; иные затянули песни...

«А теперь пора и мне! - подумал Раскольников. - Ну-тка, Софья Семеновна, посмотрим, что вы станете теперь говорить!»

И он отправился на квартиру Сони.

Направляясь к Соне, Раскольников чувствовал, что должен сказать ей, кто убил Лизавету. Одновременно он предчувствовал, что результатом этого признания будет страшное мучение. Подходя к квартире, которую снимала Соня, он ощущал бессилие и страх, но сознавал «свое бессилие перед необходимостью» рассказать ей все.

Она сидела, облокотясь на столик и закрыв лицо руками, но, увидев Раскольникова, поскорей встала и пошла к нему навстречу, точно ждала его.

Что бы со мной без вас-то было! - быстро проговорила она, сойдясь с ним среди комнаты...

Страдание выразилось в лице ее.

Только не говорите со мной как вчера! - прервала она его. - Пожалуйста, уж не начинайте. И так мучений довольно...

Рассказав, чем закончились поминки у Катерины Ивановны, Раскольников спросил у Сони, как бы она поступила, если бы ей нужно было решить, умереть ли Лужину или Катерине Ивановне. Соня ответила, что предчувствовала, что Родион задаст ей такой вопрос, но она не знает Божьего промысла, она не судья и не ей решать, кому жить, а кому не жить. Девушка попросила Раскольникова говорить прямо, и Родион признался ей, что это он убил старуху и Лизавету.

Господи! - вырвался ужасный вопль из груди ее. Бессильно упала она на постель, лицом в подушки. Но через мгновение быстро приподнялась, быстро придвинулась к нему, схватила его за обе руки и, крепко сжимая их, как в тисках, тонкими своими пальцами, стала опять неподвижно, точно приклеившись, смотреть в его лицо. Этим последним, отчаянным взглядом она хотела высмотреть и уловить хоть какую-нибудь последнюю себе надежду. Но надежды не было; сомнения не оставалось никакого; все было так!..

Как бы себя не помня, она вскочила и, ломая руки, дошла до средины комнаты; но быстро воротилась и села опять подле него, почти прикасаясь к нему плечом к плечу. Вдруг, точно пронзенная, она вздрогнула, вскрикнула и бросилась, сама не зная для чего перед ним на колени.

Что вы, что вы это над собой сделали! - отчаянно проговорила она и, вскочив с колен, бросилась ему на шею, обняла его и крепко-крепко сжала его руками...

Понимая, что Раскольников еще не до конца осознал тяжесть своего поступка, Соня начала расспрашивать его о подробностях преступления.

Знаешь, Соня, - сказал он вдруг с каким-то вдохновением, - знаешь, что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, - продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно смотря на нее, - то я бы теперь... счастлив был! Знай ты это!..

Он замолчал и долго обдумывал.

Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос: что если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился ли бы оттого, что это уж слишком не монументально и... и грешно? Ну, так я тебе говорю, что на этом «вопросе» я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я наконец догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы ему не пришло, что это не монументально... и даже не понял бы он совсем: чего тут коробиться? И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!.. Ну и я... вышел из задумчивости... задушил... по примеру авторитета... И это точь-в-точь так и было! Тебе смешно? Да, Соня, тут всего смешнее то, что, может, именно оно так и было...

Соне вовсе не было смешно.

Вы лучше говорите мне прямо... без примеров, - еще робче и чуть слышно попросила она...

Я ведь только вошь убил, Соня, бесполезную, гадкую, зловредную.

«...Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил...», - объяснял Раскольников Соне. Наполеону и в голову бы не пришло задумываться над тем, убивать старушку или нет, если бы это ему было нужно. Он, Раскольников, убил всего лишь вошь, бесполезную, гадкую, зловредную. Нет, опровергал он сам себя, не вошь, но он захотел осмелиться и убил... Главным мотивом убийства, по словам Раскольникова, было его стремление найти ответ на вопрос:

«...вошь ли я, как все, или человек?.. Тварь ли я дрожащая или право имею... Черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все!.. Разве я старушонку убил? Я себя убил!..»

Раскольников, говоря это, хоть и смотрел на Соню, но уж не заботился более: поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был в каком-то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем не говорил!) Соня поняла, что этот мрачный катехизис стал его верой и законом...

Он облокотился на колена и, как в клещах, стиснул себе ладонями голову.

Экое страдание! - вырвался мучительный вопль у Сони.

Ну, что теперь делать, говори! - спросил он, вдруг подняв голову и с безобразно искаженным от отчаяния лицом смотря на нее.

Соня ответила ему, что он должен выйти на перекрес- ток, поцеловать землю, которую он осквернил убийством, поклониться на все четыре стороны и сказать всем вслух: «Я убил!» Должен принять страдание и искупить им свою вину. Но он не хотел каяться перед людьми, которые «миллионами людей изводят, да еще за добродетель почитают...» По его мнению, они «плуты и подлецы... ничего не поймут...»

Я еще с ними поборюсь, и ничего не сделают. Нет у них настоящих улик. Вчера я был в большой опасности и думал, что уж погиб; сегодня же дело поправилось. Все улики их о двух концах, то есть их обвинения я в свою же пользу могу обратить, понимаешь?..

Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя к Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг, теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.

Соня, - сказал он, - уж лучше не ходи ко мне, когда я буду в остроге сидеть.

Соня не ответила, она плакала. Прошло несколько минут.

Есть на тебе крест? - вдруг неожиданно спросила она, точно вдруг вспомнила.

Он сначала не понял вопроса.

Нет, ведь нет? На, возьми вот этот, кипарисный. У меня другой остался, медный, Лизаветин. Мы с Лизаветой крестами поменялись, она мне свой крест, а я ей свой образок дала. Я теперь Лизаветин стану носить, а этот тебе. Возьми... ведь мой! Ведь мой! - упрашивала она. - Вместе ведь страдать пойдем, вместе и крест понесем!..

Дай! - сказал Раскольников. Ему не хотелось ее огорчить. Но он тотчас же отдернул протянутую за крестом руку.

Не теперь, Соня. Лучше потом, - прибавил он, чтоб ее успокоить.

Да, да, лучше, лучше, - подхватила она с увлечением...

В это мгновение кто-то три раза стукнул в дверь.

Софья Семеновна, можно к вам? - послышался чей-то очень знакомый вежливый голос.

Соня бросилась к дверям в испуге. Белокурая физиономия господина Лебезятникова заглянула в комнату.

Встревоженный Лебезятников сообщил Раскольникову и Соне, что Катерина Ивановна потеряла рассудок: ходила к бывшему начальнику своего мужа, устроила там скандал, пришла домой, начала бить детей, шить им какие-то шапочки, собиралась вывести их на улицу, ходить по дворам и колотить в таз, вместо музыки, и хотела, чтобы дети пели и плясали... Не дослушав его до конца, Соня выбежала из комнаты, и вслед за ней вышли Раскольников и Лебезятников.

Раскольников направился в свою каморку. Зайдя в комнату, он почувствовал себя ужасно одиноким.

Да, он почувствовал еще раз, что, может быть, действительно возненавидит Соню, и именно теперь, когда сделал ее несчастнее. «Зачем ходил он к ней просить ее слез? Зачем ему так необходимо заедать ее жизнь? О, подлость!»

Я останусь один! - проговорил он вдруг решительно, - и не будет она ходить в острог!

Минут через пять он поднял голову и странно улыбнулся. Это была странная мысль: «Может, в каторге-то действительно лучше», - подумалось ему вдруг.

Когда он размышлял подобным образом, в комнату вошла Авдотья Романовна.

Он молча и как-то без мысли посмотрел на нее.

Не сердись, брат, я только на одну минуту, - сказала Дуня. - Брат, я теперь знаю все, все. Мне Дмитрий Прокофьич все объяснил и рассказал. Тебя преследуют и мучают по глупому и гнусному подозрению... Дмитрий Прокофьич сказал мне, что никакой нет опасности и что напрасно ты с таким ужасом это принимаешь. Я не так думаю и вполне понимаю, как возмущено в тебе все и что это негодование может оставить следы навеки. Этого я боюсь. За то, что ты нас бросил, я тебя не сужу и не смею судить... А теперь я пришла только сказать (Дуня стала подыматься с места), что если, на случай, я тебе в чем понадоблюсь или понадобится тебе... вся моя жизнь, или что... то кликни меня, я приду. Прощай!

Она круто повернула и пошла к двери.

Дуня! - остановил ее Раскольников, встал и подошел к ней, - этот Разумихин, Дмитрий Прокофьич, очень хороший человек...

Дуня вся вспыхнула, потом вдруг встревожилась:

Да что это, брат, разве мы в самом деле навеки расстаемся, что ты мне... такие завещания делаешь?

Все равно... прощай...

Он отворотился и пошел от нее к окну. Она постояла, посмотрела на него беспокойно и вышла в тревоге.

Раскольников вышел из дома и почувствовал, как на него наваливается тоска, предчувствие долгих лет, наполненных этой тоской. В этот момент его неожиданно окликнул Лебезятников, сообщивший, что Катерина Ивановна исполнила свое намерение: ушла с квартиры и увела с собой детей.

На канаве, не очень далеко от моста и не доходя двух домов от дома, где жила Соня, столпилась куча народу... Хриплый, надорванный голос Катерины Ивановны слышался еще от моста. И действительно, это было странное зрелище, способное заинтересовать уличную публику. Катерина Ивановна в своем стареньком платье, в драдедамовой шали и в изломанной соломенной шляпке, сбившейся безобразным комком на сторону, была действительно в настоящем исступлении... Она бросалась к детям, кричала на них, угова- ривала, учила их тут же при народе, как плясать и петь, начинала им растолковывать, для чего это нужно, приходила в отчаяние от их непонятливости, била их... Потом, не докончив, бросалась к публике; если замечала чуть-чуть хорошо одетого человека, остановившегося поглядеть, то тотчас пускалась объяснять ему, что вот, дескать, до чего доведены дети «из благородного, можно даже сказать, аристократического дома»...

Соня ходила следом за Катериной Ивановной и пыталась образумить бедную женщину, но ее попытки ни к чему не приводили. Раскольников тоже попытался ее успокоить и убедить вернуться, сказав, что благородной даме не пристало ходить на улице, тем более той, которая готовилась стать директрисой благородного пансиона (об этом заявила вдова Мармеладова на поминках). В ответ на это Катерина Ивановна, закатываясь от смеха, сказала, что ее мечта разбилась и теперь они никому не нужны. Между тем сквозь толпу зевак пробивался городовой с солдатами, намеревавшийся восстановить порядок.

Но в то же время один господин в вицмундире и в шинели, солидный чиновник лет пятидесяти, с орденом на шее (последнее было очень приятно Катерине Ивановне и повлияло на городового), приблизился и молча подал Катерине Ивановне трехрублевую зелененькую кредитку. В лице его выражалось искреннее сострадание. Катерина Ивановна приняла и вежливо, даже церемонно, ему поклонилась.

Городовой потребовал прекратить безобразие и, поняв, что женщина не в себе, попытался ее успокоить и отвести домой. Но случилось так, что младшие дети, напуганные поведением матери, увидев солдат, еще больше испугались и бросились бежать. Катерина Ивановна, плача и задыхаясь, побежала их догонять, но споткнулась и упала. Вокруг нее собралась толпа людей. Соня подумала, что она упала и разбилась головой о камень.

Но когда разглядели хорошенько Катерину Ивановну, то увидали, что она вовсе не разбилась о камень, как подумала Соня, а что кровь, обагрившая мостовую, хлынула из ее груди горлом...

Стараниями чиновника дело это уладилось, даже городовой помогал переносить Катерину Ивановну. Внесли ее к Соне почти замертво и положили на постель. Кровотечение еще продолжалось, но она как бы начинала приходить в себя. В комнату вошли разом, кроме Сони, Раскольников и Лебезятников, чиновник и городовой, разогнавший предварительно толпу, из которой некоторые провожали до самых дверей. Полечка ввела, держа за руки, Колю и Леню, дрожавших и плакавших... Между всею этою публикой появился вдруг и Свидригайлов. Раскольников с удивлением посмотрел на него, не понимая, откуда он явился, и не помня его в толпе.

Катерина Ивановна, ненадолго придя в себя, умерла. Свидригайлов предложил оплатить похороны, устроить детей в приют и на каждого положить в банк по тысяче пятьсот рублей до совершеннолетия. Свои благие намерения он объяснил желанием «вытащить из омута» и Соню. Из речей Свидригайлова Раскольников понял, что тот слышал его разговор с Соней. Свидригайлов и сам не отрицал этого.

Я, - продолжал Свидригайлов, колыхаясь от смеха, - и могу вас честью уверить, милейший Родион Романович, что удивительно вы меня заинтересовали. Ведь я сказал, что мы сойдемся, предсказал вам то, - ну вот и сошлись. И увидите, какой я складной человек. Увидите, что со мной еще можно жить...

Ф.М. Достоевский


ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

РОМАН В ШЕСТИ ЧАСТЯХ С ЭПИЛОГОМ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту.1

Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру. Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу. И каждый раз молодой человек, проходя мимо, чувствовал какое-то болезненное и трусливое ощущение, которого стыдился и от которого морщился. Он был должен кругом хозяйке и боялся с нею встретиться.

Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию. Он до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи, не только встречи с хозяйкой. Он был задавлен бедностью; но даже стесненное положение перестало в последнее время тяготить его. Насущными делами своими он совсем перестал и не хотел заниматься. Никакой хозяйки, в сущности, он не боялся, что бы та ни замышляла против него. Но останавливаться на лестнице, слушать всякий вздор про всю эту обыденную дребедень, до которой ему нет никакого дела, все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и при этом самому изворачиваться, извиняться, лгать, - нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал.

Впрочем, на этот раз страх встречи с своею кредиторшей даже его самого поразил по выходе на улицу.

«На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! - подумал он с странною улыбкой. - Гм… да… всё в руках человека, и всё-то он мимо носу проносит, единственно от одной трусости… это уж аксиома… Любопытно, чего люди больше всего боятся? Нового шага, нового собственного слова они всего больше боятся… А впрочем, я слишком много болтаю. Оттого и ничего не делаю, что болтаю. Пожалуй, впрочем, и так: оттого болтаю, что ничего не делаю. Это я в этот последний месяц выучился болтать, лежа по целым суткам в углу и думая… о царе Горохе. Ну зачем я теперь иду? Разве я способен на это ? Разве это серьезно? Совсем не серьезно. Так, ради фантазии сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй что и игрушки!»

На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, - всё это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши. Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины. Чувство глубочайшего омерзения мелькнуло на миг в тонких чертах молодого человека. Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен. Но скоро он впал как бы в глубокую задумчивость, даже, вернее сказать, как бы в какое-то забытье, и пошел, уже не замечая окружающего, да и не желая его замечать. Изредка только бормотал он что-то про себя, от своей привычки к монологам, в которой он сейчас сам себе признался. В эту же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что он очень слаб: второй день как уж он почти совсем ничего не ел.

Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу. Впрочем, квартал был таков, что костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие известных заведений и, по преимуществу, цеховое и ремесленное население, скученное в этих серединных петербургских улицах и переулках, пестрили иногда общую панораму такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иною фигурой. Но столько злобного презрения уже накопилось в душе молодого человека, что, несмотря на всю свою, иногда очень молодую, щекотливость, он менее всего совестился своих лохмотьев на улице. Другое дело при встрече с иными знакомыми или с прежними товарищами, с которыми вообще он не любил встречаться… А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» - и заорал во всё горло, указывая на него рукой, - молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу. Шляпа эта была высокая, круглая, циммермановская,2 но вся уже изношенная, совсем рыжая, вся в дырах и пятнах, без полей и самым безобразнейшим углом заломившаяся на сторону. Но не стыд, а совсем другое чувство, похожее даже на испуг, охватило его.

«Я так и знал! - бормотал он в смущении, - я так и думал! Это уж всего сквернее! Вот эдакая какая-нибудь глупость, какая-нибудь пошлейшая мелочь, весь замысел может испортить! Да, слишком приметная шляпа… Смешная, потому и приметная… К моим лохмотьям непременно нужна фуражка, хотя бы старый блин какой-нибудь, а не этот урод. Никто таких не носит, за версту заметят, запомнят… главное, потом запомнят, ан и улика. Тут нужно быть как можно неприметнее… Мелочи, мелочи главное!.. Вот эти-то мелочи и губят всегда и всё…»

Идти ему было немного; он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать. Как-то раз он их сосчитал, когда уж очень размечтался. В то время он и сам еще не верил этим мечтам своим и только раздражал себя их безобразною, но соблазнительною дерзостью. Теперь же, месяц спустя, он уже начинал смотреть иначе и, несмотря на все поддразнивающие монологи о собственном бессилии и нерешимости, «безобразную» мечту как-то даже поневоле привык считать уже предприятием, хотя всё еще сам себе не верил. Он даже шел теперь делать пробу своему предприятию, и с каждым шагом волнение его возрастало всё сильнее и сильнее.

С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он к преогромнейшему дому, выходившему одною стеной на канаву, а другою в -ю улицу.3 Этот дом стоял весь в мелких квартирах и заселен был всякими промышленниками - портными, слесарями, кухарками, разными немцами, девицами, живущими от себя, мелким чиновничеством и проч. Входящие и выходящие так и шмыгали под обоими воротами и на обоих дворах дома. Тут служили три или четыре дворника. Молодой человек был очень доволен, не встретив ни которого из них, и неприметно проскользнул сейчас же из ворот направо на лестницу. Лестница была темная и узкая, «черная», но он всё уже это знал и изучил, и ему вся эта обстановка нравилась: в такой темноте даже и любопытный взгляд был неопасен. «Если о сю пору я так боюсь, что же было бы, если б и действительно как-нибудь случилось до самого дела дойти?..» - подумал он невольно, проходя в четвертый этаж. Здесь загородили ему дорогу отставные солдаты-носильщики, выносившие из одной квартиры мебель. Он уже прежде знал, что в этой квартире жил один семейный немец, чиновник: «Стало быть, этот немец теперь выезжает, и, стало быть, в четвертом этаже, по этой лестнице и на этой площадке, остается, на некоторое время, только одна старухина квартира занятая. Это хорошо… на всякой случай…» - подумал он опять и позвонил в старухину квартиру. Звонок брякнул слабо, как будто был сделан из жести, а не из меди. В подобных мелких квартирах таких домов почти всё такие звонки. Он уже забыл звон этого колокольчика, и теперь этот особенный звон как будто вдруг ему что-то напомнил и ясно представил… Он так и вздрогнул, слишком уже ослабели нервы на этот раз. Немного спустя дверь приотворилась на крошечную щелочку: жилица оглядывала из щели пришедшего с видимым недоверием, и только виднелись ее сверкавшие из темноты глазки. Но увидав на площадке много народу, она ободрилась и отворила совсем. Молодой человек переступил через порог в темную прихожую, разгороженную перегородкой, за которою была крошечная кухня. Старуха стояла перед ним молча и вопросительно на него глядела. Это была крошечная, сухая старушонка, лет шестидесяти, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом и простоволосая. Белобрысые, мало поседевшие волосы ее были жирно смазаны маслом. На ее тонкой и длинной шее, похожей на куриную ногу, было наверчено какое-то фланелевое тряпье, а на плечах, несмотря на жару, болталась вся истрепанная и пожелтелая меховая кацавейка. Старушонка поминутно кашляла и кряхтела. Должно быть, молодой человек взглянул на нее каким-нибудь особенным взглядом, потому что и в ее глазах мелькнула вдруг опять прежняя недоверчивость.

За то, что был выгнан его сестрой .

Проведав ещё в провинции о том, что в Петербурге появились быстро прогремевшие кружки прогрессистов, нигилистов, обличителей, Лужин решил по приезде туда разузнать, в силе эти люди или нет. Нельзя ли что-нибудь подустроить в своей карьере через их посредство или уж, на худой конец, застраховаться от «обличения» ими? С этой целью он и поселился у своего молодого знакомого Лебезятникова, который связан с этими кружками.

Преступление и наказание. Художественный фильм 1969 г. 2 серия

Лебезятников – худосочный, маленький и золотушный человечек с больными глазами и большими бакенбардами. (См. Внешность Лебезятникова .) Слабовольный и вообще довольно мягкий, но глуповатый – из тех пошлых, «недоучившихся самодуров, которые мигом пристают к самой модной ходячей идее, чтобы тотчас же опошлить ее, чтобы мигом окарикатурить всё, чему они же иногда самым искренним образом служат». Сейчас он «прикомандировался» к идее прогресса.

Лебезятников проповедует Лужину теории Фурье и Дарвина, «гражданский протест и восстание», свободную любовь, «гражданский брак» (в смысле полного отрицания семьи), говоря, что даже покойные Белинский и Добролюбов теперь уже устарели. (См. Теория Лебезятникова – цитаты из «Преступления и наказания» .)

Сидя у него в комнате, Лужин раскладывает на столе крупную сумму денег якобы для того, чтобы сосчитать их. Затем он просит Лебезятникова позвать Соню . Когда та приходит, Лужин извиняется за то, что «не сможет быть на поминках», даёт Соне совет похлопотать насчёт посмертного пенсиона за Мармеладова и протягивает ей десять рублей, говоря: «это – посильная сумма вашей семье от меня лично».

Соня в смущении берёт деньги и уходит.

Достоевский «Преступление и наказание», часть 5, глава 2 – краткое содержание

Катерина Ивановна возвращается с кладбища. Начинаются поминки, на которые «из гордости бедных» ухлопаны почти все деньги, полученные от Раскольникова . Эмоциональной Катерине Ивановне не нравится, что квартирная хозяйка Амалия Ивановна, руководившая приготовлением блюд для поминок, принарядилась в новое чёрное платье и чепец с лентами. Катерина Ивановна шепчет Раскольникову: «У моего папеньки-чиновника такую и за стол не пустили бы».

На поминки собираются лишь бедные соседи. Катерина Ивановна очень рада, что пришёл Раскольников. Она уверяет всех, что этот «образованный гость» готовится «занять в университете профессорскую кафедру», и сожалеет, что отказался прийти Лужин. (См. полный текст сцены поминок .)

За столом начинаются подшучивания гостей друг над другом. Атмосферу разогревает выпитое вино. Шёпот Катерины Ивановны насчёт Амалии на ухо Раскольникову делается всё язвительнее. Соне кто-то с другого конца стола присылает тарелку: на ней вылеплены из черного хлеба два сердца, пронзенных стрелой – это намёк на её уличное ремесло.

Катерина Ивановна пускает по рукам гостей похвальный лист, полученный ею в гимназической молодости. Она начинает говорить о своей мечте открыть пансион для благородных девиц, где Соня станет её помощницей. За столом начинается смех по этому поводу. Разгорячённая Катерина Ивановна уже открыто бранится с Амалией Ивановной, грозя сорвать с неё чепчик. Вдруг отворяется дверь, и входит Лужин со строгим видом.

Достоевский «Преступление и наказание», часть 5, глава 3 – краткое содержание

Он обращается к Соне, утверждая: после её прихода с его стола в комнате Лебезятникова пропал 100-рублёвый билет. Лужин требует, чтобы Соня вернула его, иначе «пусть пеняет на себя». Посреди гробового молчания Соня слабо уверяет, что не брала денег, и пытается вернуть ему те десять рублей, который он сам ей дал. Но Лужин настаивает, чтобы она созналась в краже ещё ста: «Опомнитесь, иначе, я буду неумолим!»

Катерина Ивановна в возбуждении клянёт Лужина «судейским крючком и дураком» и сама бросается выворачивать Соне карманы для демонстрации, что там нет этих денег. Однако из кармана выпадает сторублёвка. Лужин разворачивает её, показывает всем, а потом с миной ханжеской добродетели объявляет о своей готовности «простить Софью Семёновну», «взяв в соображение общественное её положение и сопряженные с ним привычки» – и «оставить дальнейшее втуне».

Но из-за плеча Лужина выступает вошедший вместе с ним Лебезятников – и обвиняет его в «низости». Лебезятников объясняет: он видел как Лужин, провожая в их комнате Соню до двери, незаметно подсунул ей в карман сторублёвку, но тогда подумал, что его друг хочет из скромности сделать бедной девушке тайное благодеяние. Лужин обвиняет Лебезятникова в клевете, но тот настаивает на своём, задыхаясь от искреннего негодования.

Лужин требует объяснить цель, которая могла бы побудить его подсунуть деньги Соне. Её твёрдым голосом разъясняет вставший Раскольников. Он говорит, что Лужин зол из-за расстройства сватовства с его сестрой Дуней. Если бы ему удалось наклеить на Соню ярлык воровки, он доказал бы справедливость своих прежних утверждений на его, Раскольникова, счёт и мог возбудить раздор между ним и его родными.

Подпившая публика шумит, собираясь броситься на Лужина. Тот спешит ретироваться и съехать с квартиры. Соня убегает домой в истерике. Амалия Ивановна, в которую попал стакан, брошенный кем-то в Лужина, гонит с квартиры Катерину Ивановну с детьми.

Раскольников идёт к Соне.

Достоевский «Преступление и наказание», часть 5, глава 4 – краткое содержание

Раскольников собирается сознаться Соне в совершённом убийстве. Он, собственно, хочет не каяться, а оправдать свой поступок: доказать, что только «переступив черту», можно занять среди людей достойное положение. Но всё равно сделать признание для него невыносимо тяжело.

Придя, он говорит Соне: «Не случись меня и Лебезятникова, Лужин легко бы вас мог в острог засадить. И погибли бы и вы, и Катерина Ивановна, и дети... Вот если бы на ваше решение отдали: Лужину жить и делать мерзости, или умирать Катерине Ивановне? Как бы вы решили: кому из них умереть?» – «Я Божьего промысла знать не могу, – отвечает Соня. – Кто меня судьей поставил: кому жить, кому не жить?»

«А ведь ты права, Соня! – восклицает вдруг Раскольников. – Это я про Лужина и промысл... чтобы себя оправдать…» Его лицо кривится так, что Соня отшатывается.

Он признаётся ей, что убил Лизавету. Соня отстраняется с тем же детским испуганным выражением, что было и у Лизаветы в момент гибели , так же выставив руку вперёд, а потом бросается перед ним на колени: «Что вы над собой сделали! Нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете!» (См. полный текст отрывка «Признание Раскольникова Соне в убийстве» .)

«Так не оставишь меня, Соня?» – в смятении спрашивает Раскольников. – «Нет, нет! За тобой всюду пойду! В каторгу с тобой вместе пойду!» – «Я, Соня, еще в каторгу-то, может, и не хочу идти». – «Да как вы, такой … могли на это решиться? Ты был голоден! ты… чтобы матери помочь?» – «Если б только я зарезал из того, что голоден был, то я бы теперь… счастлив был! Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил… Я задал себе вопрос, поколебался бы Наполеон, если вместо Тулона и Египта ему нужно было для начала великой карьеры убить какую-нибудь старушонку-легистраторшу и стащить у неё деньги. И понял, что ему и в голову не пришло бы коробиться!»

Но вдруг Раскольников меняет тон: «Нет, это вздор! Я убил, чтобы помочь сестре с матерью, иначе не было способа кончить университет. Я ведь только вошь убил, бесполезную, гадкую, зловредную… А, впрочем, опять вру… Просто я самолюбив, завистлив, зол, мерзок, мстителен, ну… и, пожалуй, еще наклонен к сумасшествию… И деньги на университет я при желании мог бы раздобыть упорным трудом – находит же Разумихин ! Но я озлился и не захотел. Я, как паук, к себе в угол забился, работать не хотел, только лежал и думал. И я узнал, что кто крепок и силен умом и духом, тот и будет над людьми властелин ! Стоит только посметь! Я… я захотел осмелиться и убил…»

«От бога вы отошли, и вас бог поразил, дьяволу предал!..» – кричит Соня. – «Да, я знаю. Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Я для себя убил, а стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, из всех живые соки высасывал, мне, всё равно было!.. Не деньги, главное, нужны мне были… Я хотел узнать, смогу ли я переступить или не смогу! Тварь ли я дрожащая или право имею… Черт меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же вошь, как и все! Я себя убил, а не старушонку! Что мне теперь делать!» (См. полный текст этого монолога Раскольникова .)

«Что делать! – возбуждается Соня. – Поди, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: "Я убил!" Тогда бог опять тебе жизни пошлет! Страдание принять и искупить себя им, вот что надо!»

«На каторгу? Не пойду я туда, Соня!» – «А как жить-то будешь? С матерью и сестрой говорить? Как без человека-то прожить!» – «Нет, не пойду. Они надо мной только смеяться будут. Может, я еще человек, а не вошь и поторопился себя осудить… Я еще поборюсь. Будешь ко мне в острог ходить, если посадят?» – «Буду, буду!»

Соня хочет повесить на него крест, но Раскольников отталкивает её руку. «Да, – соглашается она. – Лучше как пойдешь на страдание, тогда и наденешь».

Вдруг стучат в дверь. Входит Лебезятников.

Достоевский «Преступление и наказание», часть 5, глава 5 – краткое содержание

Он рассказывает Соне, что Катерина Ивановна, рассорившись с квартирной хозяйкой Амалией, побежала «за справедливостью» к генералу, начальнику Мармеладова, но была прогнана оттуда и теперь собирается на улицу, «шарманку носить, а дети будут петь и плясать за деньги». И она каждый день будет с ними под окно к генералу ходить, чтобы он видел как нищенствуют «благородные дети чиновного отца».

Соня бежит на улицу искать Катерину Ивановну. Раскольников тоже выходит с Лебезятниковым, но потом бросает того и идёт к себе домой. Дома – страшная пустота и одиночество. Сделанное признание стесняет и томит его. Он начинает чувствовать ненависть к Соне.

Вдруг входит его сестра Дуня: «Брат, Разумихин мне рассказал, что тебя преследуют и по гнусному подозрению. Я теперь поняла, почему тебе так тяжело, и не сужу за то, что ты нас бросил. Но ты приди, успокой мать, а моей жизнью можешь располагать всецело!»

Дуня поворачивается уходить, но Раскольников окликает её и советует не расставаться с прекрасным человеком Разумихиным. «Прощай Дуня!» – с тоской произносит он. – «Разве мы навеки расстаемся?» – недоумевает она. – «Всё равно, прощай!»

Раскольников выходит из дому. Навстречу ему бежит Лебезятников, рассказывая: Катерина Ивановна и правда вывела детей на улицу, заставляет их петь и плясать, а Соня бегает за ними в исступлении. Они вдвоём идут туда, где всё это происходит.

Катерина Ивановна с детьми окружена народом, то пытается петь, то кричит на детей, то бранится с насмешниками из толпы. «Пусть видит весь Петербург, как милостыни просят дети благородного отца, который, можно сказать, умер на службе», – кричит она.

К ней протискивается городовой. Мальчики, увидев его, бросаются бежать. Катерина Ивановна кидается за ними, но на бегу падает – и изо рта её ручьём течёт кровь. Её переносят в Сонину квартиру, которая находится рядом.

«Бери детей с рук на руки, Соня, – хрипит Катерина Ивановна напоследок. – А я умираю, кончен бал!» Она отказывается от священника: на него только будет потрачен лишний целковый, «а не простит Бог мои грехи – и не надо!» (См. полный текст отрывка «Смерть Катерины Ивановны» .)

Катерина Ивановна умирает. Раскольников с удивлением замечает среди собравшихся в Сонину комнату людей Свидригайлова . Тот подходит к нему, говоря: «Похороны беру на себя. Детей я помещу в сиротские заведения получше и положу на каждого, до совершеннолетия по полторы тысячи капиталу. Да и Софью Семёновну из омута вытащу. Передайте Дуне, что десять тысяч, которые хотел ей отдать , я вот так употребил». И добавляет, плутовски подмигивая: «Ведь не вошь же была Катерина Ивановна, как какая-нибудь старушонка-процентщица? И не помоги я, так ведь "Полечка туда же, по той же дороге пойдет…"».

Раскольников столбенеет, слыша от Свидригайлова собственные слова, которые раньше говорил Соне . «Да ведь я здесь, через стенку, у мадам Ресслих стою, – разъясняет Свидригайлов. – Ваш разговор с Соней весь слышал. Заинтересовали вы меня, Родион Романович. Мы с вами сойдёмся, и увидите, какой я складной человек…»



 

Возможно, будет полезно почитать: