Новокрестьянская поэзия. Сергей Есенин (ЕГЭ по литературе)
Новокрестьянская поэзия (Клюев, Есенин, Клычков, Ширяевцев)
Новокрестьянская поэзия – это течение поэтов, вышедших из народной среды. Они опирались на фольклорную традицию и литературную традицию XIX века (Некрасов, Кольцов, Никитин, Суриков). Основные мотивы – жизнь деревни, природы, родство жизни деревни с жизнью природы . Основные проблемы – оппозиция город/деревня и трагические противоречия внутри самой деревни .
Первая волна крестьянской поэзии – 1903-1905 гг. (Дрожжин, Леонов, Шкулев) Они объединились внутри суриковского литературно-музыкального кружка, издавали сборники, сотрудничали с пролетарскими поэтами.
Вторая волна – 1910-е гг. (Клюев, Есенин, Клычков, Ширяевцев, Орешин). В 1916 г. выходит сборник Есенина «Радуница». Были встречены как посланцы новой русской деревни. Группа была неоднородной: разные судьбы, разные идеологии, разный подход к освоению поэтической традиции. Поэтому это название хоть и традиционное, но достаточно условное.
Новокрестьянские поэты испытали воздействие символизма и акмеизма . Символисты испытывали к ним интерес из-за тенденций, свойственных им самим в годы, предшествующие Первой мировой войне: националистические настроения, размышления о «народной стихии», судьбах России, интерес к славянской мифологии. Те же тенденции наблюдались в религиозно-философских исканиях русской интеллигенции.
Еще один представитель новокрестьянской поэзии – Сергей Клычков . Главная тема его сборников («Песни », «Потаенный сад ») – деревенская природа. Очевидно влияние Блока, Городецкого и Клычкова. Таким образом, можно говорить о синтезе символизма, акмеизма и фольклорной традиции.
Его пейзажи условны, декоративны, в образах славянская мифология. Реальность как таковую он игнорирует. Большинство его стихов – это обработка славянских мифов: о богине весны и плодородия Ладе, о ее сестре Купаве, о Деде, который правит миром природы.
В отличие от Клычкова, у которого лейтмотивом была «грусть-печаль», творчество Александра Ширяевца было проникнуто жизнеутверждающим пафосом. Искренность и непосредственность поэтического чувства роднит его с Есениным, а славянская мифология и фольклорные темы (Ванька-ключник) с Клычковым. Но в его стихах больше чувств, чем у Клычкова (любовь к Родине, к воле, к жизни).
Новокрестьянская поэзия – это литературное направление, которое возникло в России в середине 1910-ых годов. В группу новокрестьянских поэтов входили Н. Клюев, С. Есенин, С. Клычков, П. Карпов, А. Ширяевец, которых объединяла любовь к деревенской Руси в противоположность к «железной» России, кровная связь с миром природы. Философия «избяного космоса», культ трудовой нравственности стал основой лирики этих поэтов.
В 1918 году Сергей Есенин написал статью «Ключи Марии», где дал теоретическое обоснование поэтической школе новокрестьянских поэтов, которые отразили в своём творчестве «скифство» русской души, её извечное стремление к движению с помощью звуков, красок, соединяя земной мир с небесным.
Сергей Есенин – самый яркий представитель этого направления, и, безусловно, его творчество выходит далеко за рамки новокрестьянской поэзии, нося глубокий общечеловеческий и философский характер.
Б. Л. Пастернак отмечал, что «самое драгоценное» в Есенине – это «образ родной природы, лесной, среднерусской, переданной с ошеломляющей свежестью, как она далась ему в детстве». А А. М. Горький сравнивал Есенина с музыкальным инструментом – оргАном, «созданным для выражения неисчерпаемой печали полей». Он с детских лет полюбил «берёзки-свечки», «шёлковые купыри», «зелёную ширь» полей, «нежнопенную волну» озёр.
Уже раннее стихотворение Есенина «Там, где капустные грядки», написанное в 1910 году, даёт представление о художественном методе освоения поэтом мира природы. Перед нами лирическая миниатюра, состоящая всего из четырёх строк:
Там, где капустные грядки
Красной водой поливает восход,
Кленочек маленький матке
Зелёное вымя сосёт.
В первую очередь обращает на себя внимание яркая образность, метафоричность в изображении мира природы. Основа метафоры Есенина – русская загадка. На основе многих стихотворений поэта можно создать загадки, близкие к народным. Красная вода поливает капустные грядки – это восход. Маленький, сосёт зелёное вымя матки – это росток клёна. Мир природы одушевлён, очеловечен: «восход поливает». «кленочек сосёт». Авторский неологизм «кленочек» соотносится с миром животных. Вызывает ассоциации со словом «телёнок». Природа – это единое гармоническое целое, куда включаются деревья. Человек, животные, реалии крестьянского быта. Это капустные грядки, которые нужно поливать, «кленочек» похож на телёнка, сосущего у коровы вымя. Уже здесь мы видим любовь Есенина к яркому, насыщенному цвету, то ли лубочному, то ли цвету икон: «зелёный», «красный».
Образ клёна станет центральным в лирике Есенина, он встречается во многих стихотворениях поэта и соотносится с лирическим героем:
Стережёт голубую Русь
Старый клён на одной ноге.
Сам себе казался я таким же клёном,
Только не опавшим, а во всю зелёным.
Мир природы всегда предстаёт у Есенина в конкретных образах. У него не просто деревья, обязательно конкретное дерево и в то же время художественный образ, имеющий символическое значение. Если лирический герой соотносится с клёном, то берёзка – это и девушка – «зелёная причёска, девическая грудь», это и Русь – «страна берёзового ситца». Лирический герой – клён, который стережёт берёзку – Русь. Таким образом, тема природы сливается с темой Родины.
Образы деревьев у Есенина всегда ярки и метафоричны, одухотворены и персонифицированы. Черёмуха у него «сыплет снегом» или, «как метель», «машет рукавом». «Тёмным елям снится гомон косарей», а ракиты «слухают» «посвист ветряной». Ивы – «кроткие монашки» - «вызванивают в чётки». И трава, и цветы у поэта всегда названы и опоэтизированы. Лебеда у него «малиновая», «шишкопёрая», вербы «седые», а полынь «свинцовой свежести».
Одна из особенностей художественного метода Есенина – олицетворение наоборот. Он наделяет человека свойствами природы:
Облетает моя голова,
Куст волос золотистый вянет.
Природа и человек у Есенина обладают общими законами бытия: осенью облетают кусты, осенью жизни «облетает» голова лирического героя и «вянет» «куст» его волос. Лирический герой часто мечтает перевоплотиться в дерево и стать частью природы, испытывая то же состояние покоя и умиротворения. Он хочет «ивняком при дороге»
Сторожить задремавшую Русь.
Лирический герой учится у природы жизненной мудрости, кротости и смирению, учится хранить в своей душе всё лучшее, чистое, «цвет черёмух в глазах беречь».
В ранней лирике Есенина природное бытие показано как божественное литургическое действо. Литургия, или обедня, - это церковная служба. Природа – это храм, а лирический герой вместе с явлениями природы совершает богослужение.
Итак, Сергей Александрович Есенин – наиболее яркий и всенародно любимый представитель новокретьянской поэзии, чьё творчество выходит за рамки этой школы. Лирика поэта заключает в себе общечеловеческое и глубокое философское содержание. Художественный мир Есенина ярок и метафоричен, наполнен красками, звуками, взятыми у самой природы.
Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку
Обновлено: 2018-07-01
Внимание!
Спасибо за внимание.
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Начав сочинять стихи, Клюев несколько лет переписывался с Александром Блоком, поддержавшим его поэтические начинания. Первый сборник стихов «Сосен перезвон» вышел осенью 1911 года с предисловием В. Брюсова. В том же году вышла вторая книга «Братские песни». «Осенний гусак полнозвучнее Глинки, стерляжьи молоки Верлена нежней, а бабкина пряжа, печные тропинки лучистее славы и неба светлей...»
«Коренастый, - вспоминала Клюева жена писателя Н.Г. Гарина. - Ниже среднего роста. Бесцветный. С лицом ничего не выражающим, я бы сказала, даже тупым. С длинной, назад зачесанной прилизанной шевелюрой, речью медленной и бесконечно переплетаемой буквой «о», с явным и сильным ударением на букве этой, и резко отчеканиваемой буквой «г», что и придавало всей его речи специфический и оригинальный и отпечаток, и оттенок. Зимой - в стареньком полушубке, меховой потертой шапке, несмазанных сапогах, летом - в несменяемом, также сильно потертом армячке и таких же несмазанных сапогах. Но все четыре времени года, так же неизменно, сам он - весь обросший и заросший, как дремучий его Олонецкий лес...»
Несколько иначе запомнил Клюева поэт Г. Иванов «Приехав в Петроград, Клюев попал тотчас же под влияние Городецкого и твердо усвоил приемы мужичка-травести. «Ну, Николай Алексеевич, как устроились вы в Петербурге» - «Слава тебе Господи, не оставляет Заступница нас, грешных. Сыскал клетушку, - много ли нам надо Заходи, сынок, осчастливь. На Морской за углом живу». - Клетушка была номером Отель де Франс с цельным ковром и широкой турецкой тахтой. Клюев сидел на тахте, при воротничке и галстуке, и читал Гейне в подлиннике. «Маракую малость по басурманскому, - заметил он мой удивленный взгляд. - Маракую малость. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей, ох, голосистей. Да что ж это я, - взволновался он, - дорогого гостя как принимаю. Садись, сынок, садись, голубь. Чем угощать прикажешь Чаю не пью, не курю, пряника медового не припас. А то, - он подмигнул, - если не торопишься, пополудничаем вместе Есть тут один трактирчик. Хозяин хороший человек, хоть и француз. Тут, за углом. Альбертом зовут». - Я не торопился. - «Ну, вот и ладно, ну, вот и чудесно, - сейчас обряжусь». - «Зачем же вам переодеваться» - «Что ты, что ты - разве можно Ребята засмеют. Обожди минутку - я духом». - Из-за ширмы он вышел в поддевке, смазных сапогах и малиновой рубашке «Ну вот, так-то лучше». - «Да ведь в ресторан в таком виде как раз не пустят». - «В общую и не просимся. Куда нам, мужичкам, промеж господ Знай, сверчок, свой шесток. А мы не в общем, мы в клетушку-комнатушку, отдельный то есть. Туда и нам можно».
Осенью 1917 года Клюев вернулся в Вытегру.
Обладая крепким природным умом, внимательно присматривался к людям, к событиям, даже вступил в члены РКП(б). В 1919 году в журнале «Знамя труда» появилось стихотворение Клюева о Ленине - первое, кажется, в советской поэзии художественное изображение вождя. Впрочем, коммунизм, Коммуну, как он сам говорил, Клюев воспринимал вовсе не так, как другие члены партии. «Не хочу Коммуны без лежанки...». - писал он. Древнерусская книжность, пышная богослужебная обрядность, народный фольклор удивительным образом мешались в его стихах с сиюминутными событиями. В первые послереволюционные годы он много пишет, часто издается. В 1919 году вышел в свет большой двухтомный «Песнослов», за ним - сборник стихов «Медный кит». В 1920 году - «Песнь Солнценосца», «Избяные песни». В 1922 году - «Львиный хлеб». В 1923 году - поэмы «Четвертый Рим» и «Мать-суббота». «Маяковскому грезится гудок над Зимним, - писал Клюев, - а мне - журавлиный перелет и кот на лежанке. Песнетворцу ль радеть о кранах подъемных..»
«В 1919 году Клюев становится одним из основных сотрудников местной газеты «Звезда Вытегры», - писал исследователь его творчества К. Азадовский. - Он постоянно печатает в ней свои стихи и прозаические произведения. Но уже в 1920 году его участие в делах газеты сокращается. Дело в том, что в марте 1920 года Третья уездная конференция РКП(б) в Вытегре обсуждала вопрос о возможности дальнейшего пребывания Клюева в рядах партии религиозные убеждения поэта, посещение им церкви и почитание икон вызывали, естественно, недовольство у вытегорских коммунистов. Выступая перед собравшимися, Клюев произнес речь «Лицо коммуниста». «С присущей ему образностью и силой, - сообщала через несколько дней «Звезда Вытегры», - оратор выявил цельный благородный тип идеального коммунара, в котором воплощаются все лучшие заветы гуманности и общечеловечности». В то же время Клюев пытался доказать собранию, что «нельзя надсмехаться над религиозными чувствованиями, ибо слишком много точек соприкосновения в учении коммуны с народною верою в торжество лучших начал человеческой души». Доклад Клюева был выслушан «в жуткой тишине» и произвел глубокое впечатление. Большинством голосов конференция, «пораженная доводами Клюева, ослепительным красным светом, брызжущим из каждого слова поэта, братски высказалась за ценность поэта для партии». Однако Петрозаводский губком не поддержал решение уездной конференции Клюев был исключен из партии большевиков...» Больше того, в середине 1923 года поэт был арестован и препровожден в Петроград. Арест, правда, не оказался долгим, но, освободившись, Клюев возвращаться в Вытегру не стал. Являясь членом Всероссийского союза поэтов, возобновил старые знакомства, целиком отдался литературной работе. Писал много, но и многое изменилось в стране теперь стихи Клюева откровенно раздражали. Преувеличенное тяготение к жизни патриархальной вызывало отпор, непонимание, поэта обвиняли в пропаганде кулацкой жизни. Это при том, что как раз в те годы Клюев создал, может быть, лучшие свои вещи - «Плач о Есенине» и поэмы «Погорельщина» и «Деревня».
«Я люблю цыганские кочевья, свет костра и ржанье жеребят. Под луной как призраки деревья и ночной железный листопад... Я люблю кладбищенской сторожки нежилой, пугающий уют, дальний звон и с крестиками ложки, в чьей резьбе заклятия живут... Зорькой тишь, гармонику в потемки, дым овина, в росах коноплю. Подивятся дальние потомки моему безбрежному «люблю»... Что до них Улыбчивые очи ловят сказки теми и лучей. Я люблю остожья, грай сорочий, близь и дали, рощу и ручей...»
Для жизни в суровой стране, с ног на голову перевернутой революцией, этой любви было уже мало.
«На запрос о самокритике моих последних произведений и о моем общественном поведении довожу до сведения Союза следующее, - писал Клюев в январе 1932 года в Правление Всероссийского Союза советских писателей. - Последним моим стихотворением является поэма «Деревня». Напечатана она в одном из виднейших журналов республики («Звезда») и, прошедшая сквозь чрезвычайно строгий разбор нескольких редакций, подала повод обвинить меня в реакционной проповеди и кулацких настроениях. Говорить об этом можно без конца, но я, признаваясь, что в данном произведении есть хорошо рассчитанная мною как художником туманность и преотдаленность образов, необходимых для порождения в читателе множества сопоставлений и предположений, чистосердечно заверяю, что поэма «Деревня», не гремя победоносною медью, до последней глубины пронизана болью свирелей, рыдающих в русском красном ветре, в извечном вопле к солнцу наших нив и чернолесий. Свирели и жалкованья «Деревни» сгущены мною сознательно и родились из причин, о которых я буду говорить ниже, и из уверенности, что не только сплошное «ура» может убеждать врагов трудового народа в его правде и праве, но и признание им своих величайших жертв и язв неисчислимых, претерпеваемых за спасение мирового тела трудящегося человечества от власти желтого дьявола - капитала. Так доблестный воин не стыдится своих ран и пробоин на щите - его орлиные очи сквозь кровь и желчь видят «на Дону вишневые хаты, по Сибири лодки из кедра»...
Неуместная повышенность тона стихов «Деревни» станет понятной, если Правление Союза примет во внимание следующее с опухшими ногами, буквально обливаясь слезами, я, в день создания злополучной поэмы, впервые в жизни вышел на улицу с протянутой рукой за милостыней. Стараясь не попадаться на глаза своим бесчисленным знакомым писателям, знаменитым артистам, художникам и ученым, на задворках Ситного рынка, смягчая свою боль образами потерянного избяного рая, сложил я свою «Деревню». Мое тогдашнее бытие голодной собаки определило и соответствующее сознание. В настоящее время я тяжко болен, целыми месяцами не выхожу из своего угла, и мое общественное поведение, если под ним подразумевать неучастие в собраниях, публичные выступления и т.п., объясняется моим тяжелым болезненным состоянием, внезапными обмороками и часто жестокой зависимостью от чужой тарелки супа и куска хлеба. Я дошел до последней степени отчаяния и знаю, что погружаюсь на дно Ситных рынков и страшного мира ночлежек, но то не мое общественное поведение, а только болезнь и нищета. Прилагаемый документ от Бюро медицинской экспертизы при сем прилагаю и усердно прошу Союз (не стараясь кого-либо разжалобить) не лишать меня последней радости умереть в единении со своими товарищами по искусству членом Всероссийского Союза Советских писателей...»
Не самую лучшую роль сыграл в судьбе Клюева поэт Павел Васильев, свояк главного редактора «Известий» - известного коммуниста И.М. Гронского. Слова его о некоторых подробностях личной жизни Клюева настолько возмутили Гронского, что он в тот же день позвонил наркому внутренних дел Генриху Ягоде с категорическим требованием в двадцать четыре часа убрать «юродивого» из Москвы. «Он (Ягода) меня спросил «Арестовать» - «Нет, просто выслать». После этого я информировал И.В. Сталина о своем распоряжении, и он его санкционировал...» 2 февраля 1934 года Клюев был арестован. Суд приговорил его к пятилетней высылке в Сибирь.
«Я в поселке Колпашево в Нарыме, - писал Клюев давнему своему другу певице Н.Ф. Христофоровой. - Это бугор глины, усеянный почерневшими от непогод и бедствий избами. Косое подслеповатое солнце, дырявые вечные тучи, вечный ветер и внезапно налетающие с тысячеверстных окружных болот дожди. Мутная торфяная река Обь с низкими ржавыми берегами, тысячелетия затопленными. Население - 80% ссыльных - китайцев, сартов, экзотических кавказцев, украинцев, городская шпана, бывшие офицеры, студенты и безличные люди из разных концов нашей страны - все чужие друг другу и даже, и чаще всего, враждебные, все в поисках жранья, которого нет, ибо Колпашев - давным-давно стал обглоданной костью. Вот он - знаменитый Нарым! - думаю я. И здесь мне суждено провести пять звериных темных лет без любимой и освежающей душу природы, без привета и дорогих людей, дыша парами преступлений и ненависти! И если бы не глубины святых созвездий и потоки слез, то жалким скрюченным трупом прибавилось бы в черных бездонных ямах ближнего болота. Сегодня под уродливой дуплистой сосной я нашел первые нарымские цветы - какие-то сизоватые и густо-желтые, - бросился к ним с рыданьем, прижал их к своим глазам, к сердцу, как единственных близких и не жестоких. Но безмерно сиротство и бесприютность, голод и свирепая нищета, которую я уже чувствую за плечами. Рубище, ужасающие видения страдания и смерти человеческой здесь никого не трогают. Все это - дело бытовое и слишком обычное. Я желал бы быть самым презренным существом среди тварей, чем ссыльным в Колпашеве. Недаром остяки говорят, что болотный черт родил Нарым грыжей. Но больше всего пугают меня люди, какие-то полупсы, люто голодные, безблагодатные и сумасшедшие от несчастий. Каким боком прилепиться к этим человекообразным, чтобы не погибнуть..»
Но даже в таких условиях Клюев пытался работать записывал отдельные строфы, запоминал их, потом записи уничтожал. К сожалению, большая поэма «Нарым», над которой он тогда, по некоторым свидетельствам, работал, до нас не дошла.
«Небо в лохмотьях, косые дожди, немолчный ветер - это зовется здесь летом, затем свирепая 50-градусная зима, а я голый. У меня нет никакой верхней одежды, я без шапки, без перчаток и пальто. На мне синяя бумазейная рубаха без пояса, тонкие бумажные брюки, уже ветхие. Остальное все украли шалманы в камере, где помещалось до ста человек народу, днем и ночью прибывающего и уходящего. Когда я ехал из Томска в Нарым, кто-то, видимо узнавший меня, послал мне через конвоира ватную короткую курточку и желтые штиблеты, которые больно жмут ноги, но и за это я горячо благодарен...»
Какое-то время Клюев еще боролся за себя. Писал в Москву в Политический Красный Крест, к Горькому, в Оргкомитет Союза советских писателей, старым, еще остававшимся на свободе друзьям, поэту Сергею Клычкову. Какое-то из обращений, видимо, сработало в конце 1934 года Клюеву разрешили отбывать оставшийся ему срок в Томске. При этом отправили в Томск не этапом, а спецконвоем; в казенной телеграмме, полученной из Новосибирска, так и указывалось - доставить в Томск поэта Клюева.
«На самый праздник Покрова меня перевели из Колпашева в Томск, - писал Клюев, - это на тысячу верст ближе к Москве. Такой переход нужно принять как милость и снисхождение, но, выйдя с парохода в ненастное и студеное утро, я очутился второй раз в ссылке без угла и куска хлеба. Уныло со своим узлом побрел я по неизмеримо пыльным улицам Томска. Кой-где присаживался на случайную скамейку у ворот, то на какой-либо приступок; промокший до костей, голодный и холодный, я постучался в первую дверь кособокого старинного дома на глухой окраине города - в надежде попросить ночлег ради Христа. К моему удивлению, меня встретил средних лет, бледный, с кудрявыми волосами и такой же бородкой, человек - приветствием «Провиденье посылает нам гостя! Проходите, раздевайтесь, вероятно устали». При этих словах человек стал раздевать меня, придвинул стул, встал на колени и стащил с моих ног густо облепленные грязью сапоги. Потом принес теплые валенки, постель с подушкой, быстро наладил мне в углу комнаты ночлег...»
Однако жизнь в Томске оказалась немногим легче колпашевской. «В Томске глубокая зима, - писал поэт, - мороз под 40 градусов. Я без валенок, и в базарные дни мне реже удается выходить за милостыней. Подают картошку, очень редко хлеб. Деньгами - от двух до трех рублей - в продолжение почти целого дня - от 6 утра до 4-х дня, когда базар разъезжается. Но это не каждое воскресенье, когда бывает мой выход за пропитанием. Из поданного варю иногда похлебку, куда полагаю все хлебные крошки, дикий чеснок, картошку, брюкву, даже немножко клеверного сена, если оно попадет в крестьянских возах. Пью кипяток с брусникой, но хлеба мало, сахар великая редкость. Впереди морозы до 60 градусов, мне страшно умереть на улице. Ах, если бы в тепле у печки!.. Где мое сердце, где мои песни..»
В 1936 году, уже в Томске, Клюева вновь арестовали по спровоцированному органами НКВД делу контрреволюционного, церковного (как сказано в документах) «Союза спасения России». На какое-то время его освободили из-под стражи только из-за болезни - «паралича левой половины тела и старческого слабоумия». Но и это была лишь временная отсрочка.
«Хочется поговорить с милыми друзьями, - в отчаянии писал поэт Христофоровой, - послушать подлинной музыки! За досчатой заборкой от моей каморки - день и ночь идет современная симфония - пьянка... Драка, проклятия, - рев бабий и ребячий, и все это перекрывает доблестное радио... Я, бедный, все терплю. Второго февраля стукнет три года моей непригодности в члены нового общества! Горе мне, волку ненасытному!..»
Дурные предчувствия скоро сбылись. На совещании руководящих работников Западно-Сибирского края тогдашний начальник Управления НКВД С.Н. Миронов, говоря об уже спланированных и разрабатываемых чекистами процессах, совершенно определенно потребовал «Клюева надо тащить по линии монархически-фашистского типа, а не правых троцкистов, выйти через эту контрреволюционную организацию на организацию союзного типа». Сказано было с масштабом, с указанием на важность проводимой работы.
«Совещание руководящих работников, - писал профессор Л.Ф. Пичурин («Последние дни Николая Клюева», Томск, 1995), - проходило 25 марта 1937 года. А уже в мае Клюева вновь взяли под стражу. Разумеется, допросы «подельников» очень скоро дали полное подтверждение всем домыслам следователей. Например, арестованный Голов показал «Идейными вдохновителями и руководителями организации являются поэт Клюев и бывшая княгиня Волконская... Клюев - человек набожный, за царя. Сейчас пишет стихи и большую поэму о зверствах и тирании большевиков. Имеет обширнейшие связи и много единомышленников...» Через несколько дней тот же Голов добавил к сказанному «Клюев и Волконская являются большими авторитетами среди монархических элементов в России и даже за границей... В лице Клюева мы приобрели большого идейного и авторитетного руководителя, который в нужный момент поднимет знамя активной борьбы против тирании большевиков в России. Клюев очень интересуется, кто из научных работников томских вузов имеет связь с заграницей...» И даже такое «Клюев отбывает ссылку в Томске за продажу своих сочинений, направленных против советской власти, одному из капиталистических государств. Сочинения Клюева были напечатаны за границей и ему прислали за них 10 тысяч рублей...» В итоге, скорое следствие действительно пришло к выводу, что «Клюев Николай Алексеевич является руководителем и идейным вдохновителем существующей в г. Томске контрреволюционной, монархической организации «Союз спасения России», в которой принимал деятельное участие, группируя вокруг себя контрреволюционно настроенный элемент, репрессированный Соввластью».
Поразительно, отмечал Пичурин, что протокол допроса Клюева, кроме установочных данных, практически ничего не содержит, кроме следующих вопроса и ответа «Горбенко (следователь) «Скажите, за что вы были арестованы в Москве
и осуждены ссылку в Западную Сибирь» Клюев «Проживая в г. Полтаве, я написал поэму «Погорельщина», которая впоследствии была признана кулацкой. Я ее распространял в литературных кругах в Ленинграде и в Москве. По существу эта поэма была с реакционным антисоветским направлением, отражала кулацкую идеологию».
В октябре заседание тройки Управления НКВД Новосибирской области постановило «Клюева Николая Алексеевича расстрелять. Лично принадлежащее ему имущество конфисковать». 23-25 октября 1937 года (так указано в выписке из дела) постановление тройки было приведено в исполнение.
«Новокрестьянская» поэзия с полным правом может считаться неотъемлемой части творческого наследия русского Серебряного века. Показательно, что крестьянская духовная нива оказалась значительно плодотворнее, чем пролетарская идеологическая почва, на яркие творческие личности.
Термин «новокрестьянские» в современном литературоведении употребляется для того, чтобы отделить представителей новой формации – модернистов, которые обновляли русскую поэзию, опираясь на народное творчество, – от традиционалистов, подражателей и эпигонов поэзии Никитина, Кольцова, Некрасова, штампующих стихотворные зарисовки деревенских пейзажей в лубочно-патриархальном стиле.
Поэты, относившиеся к этой категории, развивали традиции крестьянской поэзии, а не замыкались в них. Поэтизация деревенского быта, нехитрых крестьянских ремесел и сельской природы являлись главными темами их стихов.
Основные черты новокрестьянской поэзии:
Любовь к «малой Родине»;
. следование вековым народным обычаям и нравственным традициям;
. использование религиозной символики, христианских мотивов, языческих верований;
. обращение к фольклорным сюжетам и образам, введение в поэтический обиход народных песен и частушек;
. отрицание «порочной» городской культуры, сопротивление культу машин и железа.
В конце XIX века из среды крестьян не вдвинулось сколько-нибудь крупных поэтов. Однако авторы, пришедшие тогда в литературу, во многом подготовили почву для творчества своих особо даровитых последователей. Идеи старой крестьянской лирики возрождались на ином, более высоком художественном уровне. Тема любви к родной природе, внимание к народному быту и национальному характеру определили стиль и направление поэзии нового времени, а раздумья о смысле человеческого бытия посредством образов народной жизни сделались в этой лирике ведущими.
Следование народнопоэтической традиции было присуще всем новокрестьянским поэтам. Но у каждого из них было и особо острое чувство к малой родине в ее щемящей, уникальной конкретности. Осознание собственной роли в ее судьбе помогало найти свой путь к воспроизведению поэтического духа нации.
На формирование новокрестьянской поэтической школы большое влияние оказало творчество символистов, в первую очередь Блока и Андрея Белого, способствовавшее развитию в поэзии Клюева, Есенина и Клычкова романтических мотивов и литературных приемов, характерных для поэзии модернистов.
Вхождение новокрестьянских поэтов в большую литературу стало заметным событием предреволюционного времени. Ядро нового течения составили наиболее талантливые выходцы из древесной глубинки – Н. Клюев, С. Есенин, С. Кычков, П. Орешин. Вскоре к ним присоединились А. Ширяевец и А. Ганин.
Осенью 1915 г., во многом благодаря усилиям С. Городецкого и писателя А. Ремизова, опекавшим молодых поэтов, была создана литературная группа «Краса»; 25 октября в концертном зале Тенишевского училища в Петрограде состоялся литературно-художественный вечер, где, как писал впоследствии Городецкий, «Есенин читал свои стихи, а кроме того, пел частушки под гармошку и вместе с Клюевым – страдания...». Там же было объявлено об организации одноименного издательства (оно прекратило существование после выхода первого сборника).
Впрочем, говорить о каком-то коллективном статусе новокрестьянских поэтов было бы неправомерным. И хотя перечисленные авторы входили в группу «Краса», а затем и в литературно-художественное общество «Страда» (1915-1917), ставшее первым объединением поэтов (по определению Есенина) «крестьянской купницы», и пусть некоторые из них участвовали в «Скифах» (альманахе левоэсеровского направления, 1917-1918), но в то же время для большинства «новокрестьян» само слово «коллектив» являлось лишь ненавистным штампом, словесным клише. Их больше связывало личное общение, переписка и общие поэтические акции.
Поэтому о новокрестьянских поэтах, как указывает в своем исследовании С. Семенова, «правильнее было бы говорить как о целой поэтической плеяде, выразившее с учетой индивидуальных мирочувствий иное, чем у пролетарских поэтов, видение устройства народного бытия, его высших ценностей и идеалов – другое ощущение и понимание русской идеи».
У всех поэтических течений начала XX века имелась одна общая черта: их становление и развитие происходило в условиях борьбы и соперничества, словно наличие объекта полемики было обязательным условием существования самого течения. Не минула чаша сия и поэтов «крестьянской купницы». Их идейными противниками являлись так называемые «пролетарские поэты».
Став после революции организатором литературного процесса, партия большевиков стремилась к тому, чтобы творчество поэтов было максимально приближено к массам. Самым важным условием формирования новых литературных произведений, который выдвигался и поддерживался партийной частью, был принцип «одухотворения» революционной борьбы. «Поэты революции являются неумолимыми критиками всего старого и зовут вперед, к борьбе за светлое будущее... Они зорко подмечают все характерные явления современности и рисуют размашистыми, но глубоко правдивыми красками... В их творениях многое еще не отшлифовано до конца, ..но определенное светлое настроение отчетливо выражено с глубоким чувством и своеобразной энергией».
Острота социальных конфликтов, неизбежность столкновения противоборствующих классовых сил стали главными темам пролетарской поэзии, находя выражение в решительном противопоставлении двух враждебных станов, двух миров: «отжившего мира зла и неправды» и «подымающейся молодой Руси». Грозные обличения перерастали в страстные романтические призывы, восклицательные интонации господствовали во многих стихах («Беснуйтесь, тираны!.. », «На улицу!» и т. п.). Специфической чертой пролетарской поэзии (стержневые мотивы труда, борьбы, урбанизм, коллективизм) являлось отражение в стихах текущей борьбы, боевых и политических задач пролетариата.
Пролетарские поэты, отстаивая коллективное, отрицали все индивидуально-человеческое, все то, что делает личность неповторимой, высмеивали такие категории, как душа и т. д. Крестьянские поэты, в отличие от них, видели главную причину зла в отрыве от природных корней, от народного мировосприятия, находящего отражение в быту, самом укладе крестьянской жизни, фольклоре, народных традициях, национальной культуре.
Одна из характерных черт русской культуры начала XX в. - глубокий интерес к мифу и национальному фольклору. На "путях мифа" в первом десятилетии века пересекаются творческие искания таких несхожих между собой художников слова, как А. А. Блок, А. Белый, В. И. Иванов, К. Д. Бальмонт, С. М. Городецкий, А. М. Ремизов и др. Ориентация на народнопоэтические формы художественного мышления, стремление познать настоящее сквозь призму национально окрашенной "старины стародавней" приобретает принципиальное значение для русской культуры. Интерес литературно-художественной интеллигенции к древнерусскому искусству, литературе, поэтическому миру древних народных преданий, славянской мифологии еще более обостряется в годы мировой войны. В этих условиях творчество крестьянских поэтов привлекает особое внимание.
Организационно крестьянские писатели - Н. А. Клюев, С. Л. Есенин, С. Л. Клычков, А. А. Ганин, А. В. Ширяевец, П. В. Орешин и вступившие в литературу уже в 1920-е гг. П. Н. Васильев и Иван Приблудный (Я. П. Овчаренко) не представляли четко выраженного литературного направления со строгой идейно-теоретической программой. Они не выступали с декларациями и теоретически не обосновывали свои литературно-художественные принципы, однако их группу отличают яркая литературная самобытность и социально-мировоззренческое единство, что дает возможность выделить их из общего потока неонароднической литературы XX в. Общность литературных и человеческих судеб и генетических корней, близость идейно-эстетических устремлений, аналогичное формирование и сходные пути развития творчества, совпадающая многими своими чертами система художественно-выразительных средств - все это в полной мере позволяет говорить о типологической общности творчества крестьянских поэтов.
Так, С. А. Есенин, обнаружив в поэзии Н. А. Клюева уже зрелое выражение близкого ему поэтического мироощущения, в апреле 1915 г. обращается к Клюеву с письмом: "У нас с Вамп много общего. Я тоже крестьянин и пишу так же, как Вы, но только на своем рязанском языке".
В октябре-ноябре 1915 г. создается литературно-художественная группа "Краса", которую возглавил С. М. Городецкий и куда вошли крестьянские поэты. Участники группы были объединены любовью к русской старине, устной поэзии, народным песенным и былинным образам. Однако "Краса", как и пришедшая ей на смену "Страда", просуществовала недолго и вскоре распалась.
Первые книги крестьянских поэтов выходят в 1910-х гг. Это поэтические сборники:
- - Н. А. Клюева "Сосен перезвон" (1911), "Братские песий" (1912), "Лесные были" (1913), "Мирские думы" (1916), "Медный кит" (1918);
- - С А. Клычкова "Песни" (1911), "Потаенный сад" (1913), "Дубравна" (1918), "Кольцо Лады" (1919);
- - С. А. Есенина "Радуница" (1916), опубликованные в 1918 г. его "Голубень", "Преображение" и "Сельский часослов".
В целом крестьянским писателям было свойственно христианское сознание (ср. у С. А. Есенина: "Свет от розовой иконы /На златых моих ресницах"), однако оно сложным образом переплеталось (особенно и 1910-е гг.) с элементами язычества, а у Н. А. Клюева - и хлыстовства. Неукротимое языческое жизнелюбие - отличительная черта лирического героя А. В. Ширяевца:
Хор славит вседержителя владыку. Акафисты, каноны, тропари, Но слышу я Купальской ночи всклики, А в алтаре - пляс игрищной зари!
("Хор славит вседержителя владыку...")
Политические симпатии большинства крестьянских писателей в годы революции были на стороне эсеров. Воспевая крестьянство как главную созидательную силу, они усматривали в революции не только крестьянское, но и христианское начало. Их творчество эсхатологично: многие их произведения посвящены последним судьбам мира и человека. Как справедливо заметил Р. В. Иванов-Разумник в статье "Две России" (1917), они были "подлинными эсхатологами, не кабинетными, а земляными, глубинными, народными".
В творчестве крестьянских писателей заметно влияние художественно-стилевых исканий современной им литературы Серебряного века, в том числе модернистских направлений. Несомненна связь крестьянской литературы с символизмом. Не случайно столь глубокое влияние на А. А. Блока, формирование его народнических взглядов одно время имел Николай Клюев - несомненно, наиболее колоритная фигура из числа новокрестьян. С символизмом связана ранняя поэзия С. А. Клычкова, его стихи публиковались символистскими издательствами "Альциона" и "Мусагет".
Первый сборник Н. А. Клюева выходит с предисловием В. Я. Брюсова, высоко оценившего талант поэта. В печатном органе акмеистов - журнале "Аполлон" (1912, № 1) Н. С. Гумилев печатает благожелательный отзыв о сборнике, а в своих критических этюдах "Письма о русской поэзии" посвящает анализу творчества Клюева немало страниц, отметив ясность клюевского стиха, его полнозвучность и насыщенность содержанием.
Клюев - знаток русского слова настолько высокого уровня, что для анализа его художественного мастерства нужна обширная эрудиция, не только литературная, но и культурная: в области богословия, философии, славянской мифологии, этнографии; необходимо знание русской истории, народного искусства, иконописи, истории религии и церкви, древнерусской литературы. Он легко "ворочает" такими пластами культуры, о которых и не подозревала ранее русская литература. "Книжность" - отличительная черта клюевского творчества. Метафоричность его поэзии, хорошо осознаваемая им самим ("Я из ста миллионов первый / Гуртовщик златорогих слов"), неисчерпаема еще и потому, что метафоры его, как правило, не единичны, а, образуя целый метафорический ряд, стоят в контексте сплошной стеной. Одна из главных художественных заслуг поэта - использование опыта русской иконописи как квинтэссенции крестьянской культуры. Этим он, без сомнения, открыл новое направление в русской поэзии.
Умению "красно говорить" и писать Клюев учился у заонежских народных сказителей и отлично владел всеми формами фольклорного искусства: словесного, театрально-обрядового, музыкального. Говоря его же словами, "самовитому и колкому слову, жестам и мимике" выучился на ярмарках у скоморохов. Он ощущал себя носителем определенной театрально-фольклорной традиции, доверенным посланником в интеллигентские круги от "поддонной" России глубинной скрытой от глаз, незнаемой, неведомой: "Я - посвященный от народа, / На мне великая печать". Клюев называл себя "жгучим отпрыском" знаменитого Аввакума, и даже при условии, что это лишь метафора, его характер действительно напоминает многими чертами - истовостью, бесстрашием, упорством, бескомпромиссностью, готовностью идти до конца и "пострадать" за свои убеждения - характер протопопа: ""К костру готовьтесь спозаранку!" - / Гремел мой прадед Аввакум".
Литературу Серебряного века отличала острая полемика между представителями различных направлений. Крестьянские поэты полемизировали одновременно с символистами и акмеистами1. Клюевское программное стихотворение "Вы обещали нам сады..." (1912), посвященное К. Д. Бальмонту, построено на противопоставлении "вы - мы": вы - символисты, проповедники туманно-несбыточных идеалов, мы - поэты из народа.
Облетел ваш сад узорный, Ручьи отравой потекли.
За пришлецами напоследок Идем неведомые Мы, - Наш аромат смолист и едок, Мы освежительной зимы.
Вскормили нас ущелий недра, Вспоил дождями небосклон. Мы - валуны, седые кедры, Лесных ключей и сосен звон.
Сознание величайшей самоценности "мужицкого" восприятия диктовало крестьянским писателям ощущение своего внутреннего превосходства над представителями интеллигентских кругов, незнакомых с уникальным миром народной культуры.
"Тайная культура народа, о которой на высоте своей учености и не подозревает наше так называемое образованное общество, - отмечает Н. А. Клюев в статье "Самоцветная кровь" (1919), - не перестает излучаться и до сего часа".
Крестьянский костюм Клюева, многим казавшийся маскарадным, речь и манера поведения, а прежде всего, конечно, творчество выполняли важнейшую функцию: привлечь внимание давно "отколовшейся" от народа интеллигенции к крестьянской России, показать, как она прекрасна, как все в пей ладно и мудро устроено, и что только в ней залог нравственного здоровья нации. Клюев будто не говорит -кричит "братьям образованным писателям": куда вы идете? остановитесь! покайтесь! одумайтесь!
Сама крестьянская среда формировала особенности художественного мышления новокрестьян, органически близкого народному. Никогда ранее мир крестьянской жизни, отображенный с учетом местных особенностей быта, говора, фольклорных традиций (Клюев воссоздает этнографический и языковой колорит Заонежья, Есенин - Рязанщины, Клычков - Тверской губернии, Ширяевец моделирует Поволжье), не находил столь адекватного выражения в русской литературе. В творчестве новокрестьян во всей полноте нашло выражение мироощущение человека, близкого земле и природе, отразился уходящий мир русской крестьянской жизни с его культурой и философией, а поскольку понятия "крестьянство" и "народ" были для них равнозначными - то и глубинный мир русского национального самосознания. Деревенская Русь - главный источник поэтического мироощущения крестьянских поэтов. Свою изначальную связь с пей - самими биографическими обстоятельствами своего рождения среди природы, в поле или в лесу - подчеркивал С. А. Есенин ("Матушка в Купальницу по лесу ходила..."). Эту тему продолжает С. А. Клычков в стихотворении с фольклорно-песенным зачином "Была над рекою долина...", в котором воспреемниками и первыми няньками новорожденного младенца выступают одушевленные силы природы. Отсюда возникает в их творчестве мотив "возвращения на родину".
"Тоскую в городе, вот уже целых три года, по заячьим тропам, по голубам-вербам, по маминой чудотворной прялке", - признается Н. А. Клюев.
В поэзии Сергея Антоновича Клычкова (1889-1937) этот мотив - один из основных:
На чужбине далёко от родины Вспоминаю я сад свой и дом. Там сейчас расцветает смородина И под окнами - птичий содом... <...>
Эту пору весеннюю, раннюю Одиноко встречаю вдали... Ах, прильнуть бы, послухать дыхание, Поглядеть в заревое сияние Милой мати - родимой земли!
("На чужбине далёко от родины...")
В мифопоэтике новокрестьян, их целостной мифопоэтической модели мира центральным является миф о земном рае, воплощенный через библейскую образность. Лейтмотивными здесь выступают мотивы сада (у Клычкова - "потаенного сада"), вертограда; символы, связанные с жатвой, сбором урожая (Клюев: "Мы - жнецы вселенской нивы..."). Мифологема пастуха, восходящая к образу евангельского пастыря, скрепляет творчество каждого из них. Себя новокрестьяне называли пастухами (Есенин: "Я пастух, мои палаты - / Межи зыбистых полей"), а поэтическое творчество уподобляли пастушеству (Клюев: "Златороги мои олени, / табуны напевов и дум").
Народно-христианские представления о цикличность жизни и смерти можно отыскать в творчестве каждого из новокрестьян. Для Клычкова и его персонажей, ощущающих себя частицей единой Матери-природы, находящихся с пей в гармоническом родстве, и смерть есть нечто естественное, словно смена времен года или таянье "изморози весной", как определил смерть Клюев. По Клычкову, умереть - значит "уйти в нежить, как корни в землю". В его творчестве смерть представляется не литературно-традиционным образом отвратительной старухи с клюкой, а привлекательной труженицы-крестьянки:
Уставши от дневных хлопот, Как хорошо полой рубашки Смахнуть трудолюбивый пот, Подвинуться поближе к чашке... <...>
Как хорошо, когда в семье.
Где сын - жених, а дочь - невеста,
Уж не хватает на скамье
Под старою божницей места...
Тогда, избыв судьбу, как все,
Не в диво встретить смерть под вечер,
Как жницу в молодом овсе
С серпом, закинутом на плечи.
("Уставши от дневных хлопот...")
В 1914-1917 гг. Клюев создает цикл из 15 стихотворений "Избяные песни", посвященный памяти умершей матери. Сам сюжет: смерть матери, ее погребение, погребальные обряды, плач сына, посещение матерью родного дома, ее помощь крестьянскому миру - отражает гармонию земного и небесного. (Ср. у Есенина: "Я знаю: другими очами / Умершие чуют живых".) Цикличность жизни и смерти подчеркнута и композиционно: после девятой главы (соответствующей девятому поминальному дню), наступает пасхальный праздник - скорбь преодолевается.
Поэтическая практика новокрестьян уже на раннем этапе позволяла выделить такие общие в их творчестве моменты, как поэтизация крестьянского труда (Клюев: "Поклон вам, труд и пот!") и деревенского быта; зоо-, флоро- и антропоморфизм (антропоморфизация природных явлений составляет одну из характерных особенностей мышления фольклорными категориями); чуткое ощущение своей неразрывной связи с миром живого:
Плач дитяти через поле и реку, Петушиный крик, как боль, за версты, И паучью поступь, как тоску, Слышу я сквозь наросты коросты.
(Я. А. Клюев, "Плач дитяти через поле и реку...")
Крестьянские поэты первыми в отечественной литературе возвели деревенский быт на недосягаемый прежде уровень философского осмысления общенациональных основ бытия, а простую деревенскую избу в высшую степень красоты и гармонии. Изба уподобляется Вселенной, а ее архитектурные детали ассоциируются с Млечным путем:
Беседная изба - подобие вселенной: В ней шолом - небеса, полати - Млечный путь, Где кормчему уму, душе многоплачевной Под веретенный клир усладно отдохнуть.
(Я. А. Клюев, "Где пахнет кумачом - там бабьи посиделки...")
Они опоэтизировали ее живую душу:
Изба-богатырица, Кокошник вырезной, Оконце, как глазница, Подведено сурьмой.
(Н. А. Клюев, "Изба-богатырица...")
Клюевский "избяной космос" - не нечто отвлеченное: он замкнут в круг ежечасных крестьянских забот, где все достигается трудом и потом. Печь-лежанка - его непременный атрибут, и как все клюевские образы, его не следует понимать упрощенно однозначно. Печь, как и сама изба, как всё в избе, наделена душой (не случаен эпитет "духовидица") и приравнена, наряду с Китоврасом и ковригой, к "золотым столпам России" ("В шестнадцать - кудри да посиделки..."). Клюевский образ избы получает дальнейшую трансформацию в творческой полемике автора с пролетарскими поэтами и лефовцами (в частности, с Маяковским). Иногда это диковинный огромный зверь: "На бревенчатых тяжких лапах / Восплясала моя изба" ("Меня хоронят, хоронят..."). В других случаях это уже не просто жилище землепашца, но вещая Изба - пророк, оракул: "Простой, как мычание, и облаком в штанах казинетовых / Не станет Россия - так вещает Изба" ("Маяковскому грезится гудок над Зимним...").
Поэтом "золотой бревенчатой избы" провозгласил себя Есенин (см. "Спит ковыль. Равнина дорогая..."). Поэтизирует крестьянскую избу в "Домашних песнях" Клычков. Клюев в цикле "Поэту Сергею Есенину" настойчиво напоминает "младшему брату" его истоки: "Изба - писательница слов - / Тебя взрастила не напрасно..." Исключение здесь составляет лишь Петр Васильевич Орешин (1887-1938) с его интересом к социальным мотивам, продолжающий в крестьянской поэзии некрасовскую тему обездоленного русского мужика (не случаен эпиграф из Н. А. Некрасова к его сборнику "Красная Русь"). Орешинские "избы, крытые соломою" являют собой картину крайней бедности и запустения, в то время как в творчестве, например, Есенина и этот образ эстетизирован: "Под соломой-ризою / Выструги стропил, / Ветер плесень сизую / Солнцем окропил" ("Край ты мой заброшенный..."). Едва ли не впервые появляющийся в творчестве Орешина эстстизированный образ крестьянской избы связан с предчувствием / свершением революции: "Как стрелы, свищут зори / Над Солнечной Избой".
Для крестьянина-землепашца и крестьянского поэта такие понятия, как мать-землица, изба, хозяйство суть понятия одного этического и эстетического ряда, одного нравственного корня. Исконно народные представления о физическом труде как основе основ крестьянской жизни утверждаются в известном стихотворении С. А. Есенина "Я иду долиной...":
К черту я снимаю свой костюм английский. Что же, дайте косу, я вам покажу - Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий, Памятью деревни я ль не дорожу?
Для Н. А. Клюева существует:
Радость видеть первый стог, Первый сноп с родной полоски. Есть отжиночный пирог Па меже, в тени березки...
("Радость видеть первый стог...")
Краеугольный камень миропонимания новокрестьянских поэтов - взгляд на крестьянскую цивилизацию как духовный космос нации. Наметившись в клюевском сборнике "Лесные были" (1913), укрепившись в его книге "Мирские думы" (1916) и цикле "Поэту Сергею Есенину" (1916-1917), он предстает различными своими гранями в двухтомном "Песнослове" (1919), а впоследствии достигает пика остроты и оборачивается безутешным надгробным плачем по распятой, поруганной России в позднем творчестве Клюева, сближаясь с ремизовским "Словом о погибели земли Русской". Эта доминанта клюевского творчества воплощается через мотив двоемирия: совмещения, а чаще противопоставления друг другу двух пластов, реального и идеального, где идеальный мир - патриархальная старина, мир девственной, удаленной от губительного дыхания города природы, или мир Красоты. Приверженность идеалу Красоты, уходящему корнями в глубины народного искусства, крестьянские поэты подчеркивают во всех своих этапных произведениях. "Не железом, а Красотой купится русская радость" - не устает повторять Н. А. Клюев вслед за Ф. М. Достоевским.
Одна из важнейших особенностей творчества новокрестьян заключается в том, что тема природы в их произведениях несет важнейшую не только смысловую, но концептуальную нагрузку, раскрываясь через универсальную многоаспектную антитезу "Природа - Цивилизация" с ее многочисленными конкретными оппозициями: "народ - интеллигенция", "деревня - город", "природный человек - горожанин", "патриархальное прошлое - современность", "земля - железо", "чувство - рассудок" и т.д.
Примечательно, что в есенинском творчестве отсутствуют городские пейзажи. Осколки их - "скелеты домов", "продрогший фонарь", "московские изогнутые улицы" -единичны, случайны и не складываются в цельную картину. "Московский озорной гуляка", вдоль и поперек исходивший "весь тверской околоток", не находит слов для описания месяца па городском небосклоне: "А когда ночью светит месяц, / Когда светит... черт знает как!" ("Да! Теперь решено. Вез возврата...").
Последовательным аптиурбанистом выступает в своем творчестве Александр Ширяевец (Александр Васильевич Абрамов, 1887-1924):
Я - в Жигулях, в Мордовии, на Вытегре!.. Я слушаю былинные ручьи!.. Пусть города наилучшие кондитеры Мне обливают в сахар куличи -
Я не останусь в логовище каменном! Мне холодно в жару его дворцов! В поля! на Брынь! к урочищам охаянным! К сказаньям дедов - мудрых простецов!
("Я - в Жигулях, в Мордовии, на Вытегре!..")
В творчестве новокрестьян образ Города приобретает качества архетипа. В своем многостраничном трактате "Каменно-Железное Чудище" (т.е. Город), законченном к 1920 г. и до сих пор не опубликованном полностью, А. Ширяевец наиболее полно и всесторонне выразил целевую установку новокрестьянской поэзии: возвратить литературу "к чудотворным ключам Матери-Земли". Начинается трактат легендой-апокрифом о бесовском происхождении Города, сменяемой затем сказкой-аллегорией о юном Городке (затем - Городе), сыне Глупой Поселянки и продувного Человека, в угоду дьяволу неукоснительно исполняющем предсмертный наказ родителя "приумножай!", так что дьявол "пляшет и хрюкает на радостях, насмехаясь над опоганенной землей". Бесовское происхождение Города подчеркивает Н. А. Клюев: "Город-дьявол копытами бил, / Устрашая нас каменным зевом..." ("Из подвалов, из темных углов..."). А. С. Клычков в романе "Сахарный немец" (1925), продолжая ту же мысль, утверждает тупиковость, бесперспективность пути, которым идет Город, - в нем нет места Мечте:
"Город, город! Под тобой и земля не похожа на землю... Убил, утрамбовал ее сатана чугунным копытом, укатал железной спиной, катаясь по ней, как катается лошадь но лугу в мыта..."
Отчетливые антиурбанистические мотивы видны и в клюевском идеале Красоты, берущем начало в народном искусстве, выдвигаемом поэтом в качестве связующего звена между прошлым и будущим. В настоящем, в реалиях железного века, Красота растоптана и поругана ("Свершилась смертельная кража, / Развенчана Мать-Красота!"), и потому звенья прошлого и будущего распаялись. Но вера в мессианскую роль России пронизывает все творчество Н. А. Клюева:
В девяносто девятое лето Заскрипит заклятый замок И взбурлят рекой самоцветы Ослепительных вещих строк.
Захлестнет певучая пена Холмогорье и Целебей, Решетом наловится Вена Серебристых слов-карасей!
("Я знаю, родятся песни...")
Именно новокрестьянские поэты в начале XX в. громко провозгласили: природа - сама по себе величайшая эстетическая ценность. На национальной основе С. А. Клычков сумел построить яркую метафорическую систему природного равновесия, органически уходящую в глубь народного поэтического мышления.
"Нам вес кажется, что в мире одни мы только стоим на ногах, а все остальное или ползает перед нами на брюхе, или стоит бессловесным столбом, тогда как на самом-то деле совсем и не так!.. <...> В мире есть одна только тайна: в нем нет ничего неживого!.. Потому люби и ласкай цветы, деревья, разную рыбу жалей, холь дикого зверя и лучше обойди ядовитого гада!.." - пишет С. А. Клычков в романе "Чертухинский балакирь" (1926).
Но если в стихотворениях клюевского сборника "Львиный хлеб" наступление "железа" па живую природу - еще не ставшее страшной реальностью предощущение, предчувствие ("Зачураться бы от наслышки / Про железный нс-угомон!"), то в образах его "Деревни", "Погорельщины", "Песни о Великой Матери" - это уже трагическая для крестьянских поэтов реальность. В подходе к данной теме отчетливо видна дифференцированность творчества новокрестьян. С. Л. Есенин и П. В. Орешин, хотя и непросто, мучительно, через боль II кровь, готовы были увидеть будущее России, говоря есенинскими словами, "через каменное и стальное". Для II. А. Клюева, А. С. Клычкова, А. Ширяевца, которые находились во власти концепции "мужицкого рая", идею будущего вполне воплощало патриархальное прошлое, русская седая старина с ее сказками, легендами, поверьями.
"Не люблю я современности окаянной, уничтожающей сказку, - признавался А. Ширяевец в письме к В. Ф. Ходасевичу (1917), - а без сказки какое житье на свете?"
Для Н. А. Клюева уничтожение сказки, легенды, разрушение сонма мифологических персонажей - невосполнимая потеря:
Как белица, платок по брови, Туда, где лесная мгла, От полавочных изголовий Неслышно сказка ушла. Домовые, нежити, мавки - Только сор, заскорузлый прах...
("Деревня")
Свои духовные ценности, идеал изначальной гармонии с миром природы новокрестьянские поэты отстаивали в полемике с пролеткультовскими теориями технизации и машинизации мира. Индустриальные пейзажи "статьных соловьев", в которых, по словам Клюева, "огонь подменен фальцовкой и созвучья - фабричным гудком", резко контрастировали с лирикой природы, создаваемой крестьянскими поэтами.
"Трудно понимают меня бетонные и турбинные, вязнут они в моей соломе, угарно им от моих избяных, кашных и коврижных миров", - писал Н. С. Клюев в письме к С. М. Городецкому в 1920 г.
Представители железного века отринули все "старое": "Старая Русь повешена, / И мы - ее палачи..." (В. Д. Александровский); "Мы - разносчики новой веры, / красоте задающей железный тон. / Чтоб природами хилыми не сквернили скверы, / в небеса шарахаем железобетон" (В. В. Маяковский). Со своей стороны, новокрсстьяне, которые видели главную причину зла в отрыве от природных корней, народного мировосприятия, национальной культуры, встали на защиту этого "старого". Пролетарские поэты, отстаивая коллективное, отрицали индивидуально-человеческое, все то, что делает личность неповторимой; высмеивали такие категории, как душа, сердце; декларировали: "Мы все возьмем, мы все познаем, / Пронижем глубину до дна..." (М. П. Герасимов, "Мы"). Крестьянские поэты утверждали противоположное: "Все познать, ничего не взять / Пришел в этот мир поэт" (С. А. Есенин, "Кобыльи корабли"). Конфликт "природы" и "железа" закончился победой последнего. В заключительном стихотворении "Поле, усеянное костями..." из сборника "Львиный хлеб" Н. А. Клюев дает страшную, воистину апокалипсическую панораму "железного века", неоднократно определяя его через эпитет "безликое": "Над мертвою степью безликое что-то / Родило безумие, тьму, пустоту..." Мечтая о времени, при котором "не будет несен при молот, про невидящий маховик" ("Придет караван с шафраном..."), Клюев высказал свое сокровенное, пророческое: "Грянет час, и к мужицкой лире / Припадут пролетарские дети".
К началу XX в. Россия подошла страной крестьянского земледелия, основанного на более чем тысячелетней традиционной культуре, отшлифованной в ее духовнонравственном содержании до совершенства. В 1920-е гг. уклад русской крестьянской жизни, бесконечно дорогой крестьянским поэтам, па их глазах стал рушиться. Болью за скудеющие истоки жизни пронизаны относящиеся к этому времени письма С. А. Есенина, внимательное прочтение которых еще предстоит исследователям; произведения Н. А. Клюева, романы С. А. Клычкова. Свойственное ранней лирике этого "певца небывалой печали" ("Золотятся ковровые нивы...") трагическое мироощущение, усилившееся к 1920-м гг., достигает пика в его последних романах - "Сахарный немец", "Чертухинский балакирь", "Князь мира". Эти произведения, в которых показана абсолютная уникальность человеческого бытия, многие исследователи называют экзистенциальными.
Революция обещала осуществить вековую мечту крестьян: дать им землю. Крестьянская община, в которой поэты видели основу основ гармонического бытия, на короткое время была реанимирована, по деревням шумели крестьянские сходы:
Вот вижу я: воскресные сельчане У волости, как в церковь, собрались. Корявыми, немытыми речами Они свою обсуживают "жись".
(С. А. Есенин, "Русь советская")
Однако уже летом 1918 г. начинается планомерное разрушение основ крестьянской общины, в деревню направляются продотряды, а с начала 1919 г. вводится система продразверстки. Миллионы крестьян погибают в результате военных действий, голода и эпидемий. Начинается прямой террор против крестьянства - политика раскрестьянивания, со временем принесшая страшные плоды: вековечные устои русского крестьянского хозяйствования были разрушены. Крестьяне яростно восставали против непомерных поборов: Тамбовское (Антоновское) восстание, Вешенское на Дону, восстание воронежских крестьян, сотни им подобных, но меньших масштабами крестьянских выступлений - страна проходила очередную трагическую полосу своей истории. Духовно-нравственные идеалы, накопленные сотнями поколений предков и казавшиеся незыблемыми, были подорваны. Еще в 1920 г. на съезде учителей в Вытегре Клюев с надеждой говорил о народном искусстве:
"Надо быть повнимательней ко всем этим ценностям, и тогда станет ясным, что в Советской Руси, где правда должна стать фактом жизни, должны признать великое значение культуры, порожденной тягой к небу..." ("Слово к учителям о ценностях народного искусства", 1920).
Однако уже к 1922 г. иллюзии были развеяны. Убежденный в том, что поэзия народа, воплощенная в творчестве крестьянских поэтов, "при народовластии должна занимать самое почетное место", он с горечью видит, что все оборачивается иначе:
"Порывая с нами, Советская власть порываете самым нежным, с самым глубоким в народе. Нам с тобою нужно принять это как знамение - ибо Лев и Голубь не простят власти греха ее", - писал Н. Л. Клюев С. Л. Есенину в 1922 г.
В результате социальных экспериментов па глазах крестьянских поэтов, вовлеченных в трагический конфликт с эпохой, началось невиданное крушение самого для них дорогого - традиционной крестьянской культуры, народных основ жизни и национального сознания. Писатели получают ярлык "кулацких", в то время как одним из главных лозунгов жизни страны становится лозунг "Ликвидация кулачества как класса". Оболганные и оклеветанные, поэты-сопротивленцы продолжают работать, и не случайно одно из центральных стихотворений Клюева 1932 г. с его прозрачной метафорической символикой, адресованное руководителям литературной жизни страны, носит название "Клеветникам искусства":
Я гневаюсь на вас и горестно браню,
Что десять лет певучему коню,
Узда алмазная, из золота копыта,
Попона же созвучьями расшита,
Вы не дали и пригоршни овса
И не пускали в луг, где пьяная роса
Свежила б лебедю надломленные крылья...
В наступившем тысячелетии нам суждено по-новому вчитаться в произведения новокрестьянских писателей, ибо они отражают духовно-нравственные, философские, социальные аспекты национального сознания первой половины XX в. В них заложены истинные духовные ценности и подлинно высокая нравственность; в них веяние духа высокой свободы - от власти, от догмы. В них утверждается бережное отношение к человеческой личности, отстаивается связь с национальными истоками, народным искусством как единственно плодотворный путь творческой эволюции художника.
Возможно, будет полезно почитать:
- Аббатство - это католический монастырь ;
- Самые распространенные расклады ;
- Быт и обычаи Обычаи и нравы 19 века ;
- К чему снятся жабы и лягушки: мужчине, девушке, женщине, беременной – толкования разных сонников ;
- Основные характеристики марса ;
- Должностная инструкция транспортного экспедитора ;
- Татаро-монгольское иго или история о том, как ложь стала правдой ;
- Журавль толкование сонника ;