Тургенев иван сергеевич.

Цикл состоит из 25 рассказов, которые представляют собой зарисовки из жизни помещиков и мелкого дворянства первой половины XIX века.

Хорь и Калиныч

Поразительна разница между внешностью и бытом мужиков Орловской и Калужской губерний. Орловский мужик мал ростом, сутуловат, угрюм, живёт в осиновых избёнках, ходит на барщину и носит лапти. Калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок, глядит смело, лицом чист и бел, торгует и по праздникам ходит в сапогах.

Охотясь в Жиздринском уезде, я познакомился с калужским помещиком Полутыкиным. Несмотря на некоторые странности, Полутыкин был страстным охотником и отличным человеком. В первый же день он пригласил меня переночевать к себе в имение. Однако до имения было далеко, поэтому по пути мы заехали к Хорю, одному из мужиков Полутыкина.

Его усадьба, состоявшая из нескольких сосновых срубов, возвышалась на расчищенной лесной поляне. Хоря не оказалось дома. Нас встретил его сын Федя и провёл в избу. В избе было чисто, не видно было ни прусаков, ни тараканов. Вскоре на телеге к дому подкатили остальные сыновья Хоря - шесть молодых великанов, очень похожих друг на друга. Мы сели в телегу и через полчаса уже въезжали на двор господского дома.

За ужином я спросил Полутыкина, почему Хорь живёт отдельно от прочих мужиков. Полутыкин рассказал, что примерно 25 лет назад дом Хоря в деревне сгорел, и он пришёл к отцу Полутыкина с просьбой переселить его на болото, пообещав за это платить хороший оброк. Полутыкин-старший согласился и положил Хорю оброку 50 рублей. С тех пор Хорь разбогател и теперь платит уже целых 100 рублей оброку. Полутыкин предлагал Хорю откупиться, но тот отказывался, ссылаясь на нехватку денег.

На следующий день мы опять отправились на охоту. Проезжая через деревню, мы остановились у низенькой избы, чтобы захватить с собой Калиныча, высокого и худого крестьянина лет сорока. Калиныч был человеком самого весёлого и кроткого нрава. Он каждый день ходил с барином на охоту, и без него Полутыкин не мог ступить и шагу.

В полдень, когда жара стала особенно сильной, Калиныч отвёл нас на свою пасеку, в самую глушь леса, и угостил свежим мёдом. На следующий день Полутыкин уехал по делам в город. На охоту я поехал один, а на обратном пути завернул к Хорю. Сам Хорь оказался лысым, низкого роста, плечистым мужиком с курчавой бородой. Беседуя с Хорем, я заметил, что он был человеком себе на уме.

Ночевать я остался на сеновале у Хоря. Утром, за завтраком, я спросил у Хоря, почему все дети, все, кроме Феди, женатые, живут вместе с ним. «Сами хотят, так и живут» - ответил Хорь. Внезапно за дверью раздался знакомый голос и в избу вошёл Калиныч с пучком полевой земляники для своего друга Хоря. Не ожидал я таких «нежностей» от мужика.

Следующие три дня я провёл у Хоря, с удовольствием наблюдая за Хорем и Калинычем. Оба приятеля были совсем не похожи друг на друга. Хорь был рационалист, человек положительный и практический. Калиныч же был мечтательным романтиком и идеалистом. Хорь прекрасно обустроился, завёл большую семью, накопил денег, ладил с барином и прочими властями. Калиныч ходил в лаптях и перебивался кое-как. Когда-то у него была жена, которую он боялся, а детей не было вовсе. Хорь насквозь видел господина Полутыкина, а Калиныч благоговел перед своим господином. Калиныч стоял ближе к природе, он заговаривал кровь, испуг, бешенство, выгонял червей, пчелы ему давались. Хорь же был ближе к обществу.

Узнав, что я бывал за границей, Хорь расспрашивал меня о тамошних устоях и обычаях. Калиныч больше интересовался описаниями природы и городов. Познания Хоря были по-своему обширны, но, в отличие от Калиныча, читать он не умел. Баб Хорь презирал от всей души, и часто тешился и издевался над ними. Он часто подтрунивал над Калинычем, что тот не умеет жить и даже не может себе справить сапог. Калиныч обладал хорошим голосом, часто пел, и Хорь охотно подпевал ему.

На четвёртый день Полутыкин прислал за мной. Мне было жаль расставаться с Хорем и Калинычем.

Ермолай и мельничиха

Вечером мы с Ермолаем отправились охотиться на вальдшнепов. Ермолай - охотник, человек лет 45, высокий, худой, с длинным носом, узким лбом, серыми глазками и широкими насмешливыми губами. Круглый год он ходил в кафтане немецкого покроя и синих шароварах. У Ермолая было старинное кремневое ружье и собака по прозвищу Валетка, которую он никогда не кормил. Ермолай принадлежал моему соседу, помещику старинного покроя. Помещик отказался от него, как от человека, не годного ни для какой работы. Единственной его обязанностью было доставлять на господскую кухню раз в месяц несколько пар тетеревов и куропаток.

Ермолай был беззаботен, как птица. Он постоянно попадал в разные переделки, и всегда возвращался домой невредимый с ружьём и с собакой. Не будучи весельчаком, он всегда находился в хорошем настроении и любил поговорить. Была у Ермолая и жена, которая жила в полуразвалившейся избушке и терпела лишения. Он появлялся дома раз в неделю и обходился с женой жестоко и грубо. Дома он никогда не оставался больше дня, а на стороне из домашнего тирана опять превращался в Ермолку, которого знали на сто вёрст в округе.

Охотиться мы пошли в большую берёзовую рощу на берегу Исты. Желая попытать счастья на следующее утро, мы решили переночевать на ближайшей мельнице. Когда мы подошли к мельнице, было уже темно, и хозяева не захотели нас пускать. В конце концов мы решили купить у мельника соломы и переночевать на улице под навесом. Мельничиха принесла нам еды. Пока Ермолай пёк в золе картофель, я задремал.

Лёгкий шёпот разбудил меня. Я поднял голову и увидел женщину, бледное лицо которой ещё хранило следы былой красоты. По выговору я узнал в ней дворовую женщину. Это была мельничиха Арина. Она тихо беседовала с Ермолаем. Он звал её к себе «погостить» и обещал выгнать жену. Я поднялся и заговорил с ней. От Арины я узнал, что она была горничной у жены графа Зверкова.

В Петербурге я был знаком с графом Зверковым, который занимал довольно важное место. От него я и услышал историю Арины. Жена Зверкова была пухлая, чувствительная и злая. Было у неё твёрдое правило: не держать замужних горничных. После 10 лет верной службы красавица Арина, дочь старосты, стала просить у Зверкова позволения выйти замуж. Ей было отказано. Через некоторое время выяснилось, что Арина беременна от лакея Петра. Зверков приказал остричь девушку, одеть в тряпьё и сослать в деревню.

От Ермолая я узнал, что ребёнок Арины умер. Уже два года она была замужем за мельником, который выкупил её у барина. Лакея Петрушку отдали в солдаты.

Малиновая вода

В жаркий августовский день случилось мне быть на охоте. С трудом добрался я до ключа под названием «Малиновая вода», бьющего из высокого берега Исты, напился и прилёг в тени. Недалеко от меня сидели два старика и удили рыбу. В одном из них, худеньком, маленьком, в заплатанном сюртучке, я узнал Стёпушку.

Стёпушка обитал в селе Шумихоно у садовника Митрофана. У Стёпушки не было прошлого. Кто он, откуда, чем живёт - об этом никто не знал. Никто с ним не заговаривал, и он сам, кажется, отроду рта не раскрыл. Митрофан жить его к себе не приглашал, но и не прогонял. Весь день Стёпушка хлопотал бесшумно и хлопотливо, как муравей, и всё только ради еды. У него было маленькое лицо, жёлтенькие глазки, волосы до бровей, остренький носик, большие и прозрачные, как у летучей мыши, уши и реденькая бородёнка.

В товарище Стёпушки я узнал Михайло Савельева по прозвищу Туман. Он был вольноотпущенным человеком графа Петра Ильича *** и проживал у болховского мещанина, содержателя постоялого двора. Огромный двухэтажный деревянный дом, где помещался постоялый двор, принадлежал раньше Петру Ильичу, богатому вельможе прошлого века. Многие старожилы ещё помнят его пиры на всю губернию. Разорившись, он отправился в Петербург искать места, и умер в номере гостиницы. Туман служил у него дворецким. Это был человек лет 70, с приятным лицом и добродушной улыбкой.

Я подошёл и завёл разговор. Туман пустился в воспоминания о покойном графе. Припомнил охоты и пиры, которые устраивал Пётр Ильич, и его многочисленных любовниц. Граф выбирал их из низкого сословия. Самой красивой и злой была Акулина, дочь ситовского десятского.

Вдруг в овраге позади нас раздался шум. Я оглянулся и увидел мужика лет 50 с котомкой за плечами. Туман назвал его Власом. Мужик рассказал, что ходил в Москву к своему барину с просьбой, чтобы тот уменьшил ему оброк или посадил на барщину. У Власа умер единственный сын, который раньше вносил оброк за отца. Барин же осерчал и выгнал его. Туман спросил, как же он жить будет, а Влас с улыбкой на лице и со слезами на глазах ответил, что теперь с него взять нечего.

Я спросил, сколько оброка назначил ему барин. Девяносто рублей - ответил Влас и пожаловался, что земли мало, один господский лес, да и тот продали. Он подсел к нам и пригорюнился. Через полчаса мы разошлись.

Уездный лекарь

Однажды осенью, возвращаясь с охоты, я заболел. Лихорадка застала меня в гостинице уездного города. Я послал за доктором. Уездный лекарь оказался человеком небольшого роста, худеньким и черноволосым. Мы разговорились, и он рассказал мне историю, которую я и привожу здесь.

Однажды, в великий пост, доктора позвали к больной. Была она дочерью бедной помещицы, вдовы, и жила в 20 вёрстах от города. Дорога была адская, и доктор с трудом добрался до маленького, крытого соломой домика. Старушка-помещица сразу же провела доктора к больной, за которой ухаживали две её сестры. Заболевшей девушке было лет 20. Проводя необходимые процедуры, доктор заметил, что его пациентка - редкая красавица.

После того, как больная уснула, уставшего доктора напоили чаем и уложили спать, но ему не спалось. Наконец он не выдержал и пошёл взглянуть на пациентку. Девушка не спала, у неё снова началась горячка и бред. На другой день больной не полегчало. Доктор почувствовал к ней сильное расположение и решил остаться. Семейство это доктору тоже нравилось. Люди они были бедные, но на редкость образованные. Отец у них был человек учёный, сочинитель. Книги были единственным богатством, которое он оставил семье. Доктора полюбили как родного.

Между тем сделалась страшная распутица, даже лекарство из города доставлялось с трудом. Больная всё не поправлялась. Так проходило день за днём. Больная, Александра Андреевна, вскоре почувствовала к доктору дружеское расположение, которое принимала за любовь. Между тем ей становилось всё хуже. Всё семейство испытывало к доктору слепое доверие, которое тяжким грузом ложилось на его плечи. Ночи напролёт он просиживал у постели Александры, развлекал её, вёл с ней долгие разговоры. Лекарство она принимала только из его рук.

Постепенно доктор начал понимать, что девушка не выживет. Александра тоже это понимала. Однажды ночью она заставила доктора сказать ей правду и сказала, что любит его. Доктор понимал, что это не так - девушке было страшно умирать в 25 лет, не испытав любви. Александра поцеловала доктора, и он не устоял. Она прожила ещё три дня и три ночи, и каждую ночь доктор проводил с ней. В последнюю ночь в комнату вошла мать, и Александра сказала ей, что обручена с доктором.

На следующий день девушка умерла. С тех пор доктор успел жениться на ленивой и злой купеческой дочери с большим приданым.

Мой сосед Радилов

Однажды осенью мы с Ермолаем охотились на вальдшнепов в заброшенном липовом саду, каких много в Орловской губернии. Оказалось, что сад этот принадлежит помещику Радилову. Он пригласил меня на обед, и мне не оставалось ничего другого, как согласиться. Радилов провёл меня через огород к старенькому, серому домику с тёсовой крышей и кривым крылечком. Ермолаю поднесли водки, а меня провели в гостиную и представили матери Радилова - маленькой старушке с добреньким, худеньким лицом и печальным взглядом. В гостиной также присутствовал старик лет 70-ти, худой, лысый и беззубый. Это был Фёдор Михеич, разорившийся помещик, который жил у Радилова из милости.

В комнату вошла девушка, представленная мне Олей, и мы сели за стол. За обедом Радилов, который служил в пехотном полку, пустился в рассказы, а я наблюдал за Ольгой. Она была очень хороша и следила за Радиловым со страстным вниманием. После обеда мы с Радиловым отправились в его кабинет. С удивлением я заметил, что в нём нет страсти к тому, что составляет жизнь всех остальных помещиков. Казалось, что вся его душа, добрая и тёплая, была проникнута одним чувством. Радилов не был мрачным человеком, но чувствовалось, что подружиться он ни с кем не мог, оттого что жил внутренней жизнью.

Вскоре Ольга позвала нас пить чай. Она говорила очень мало, но в ней не было манерности уездной девицы. Её взгляд был спокоен и равнодушен, словно она отдыхала от большого счастья, а движения были решительны и свободны. В разговоре Радилов вспомнил о покойной жене, чьей сестрой была Ольга. Со странным выражением лица Ольга быстро встала и вышла в сад. У подъезда раздался стук колёс и в комнату вошёл высокий, плечистый и плотный старик, однодворец Овсянников, о котором я расскажу в другом отрывке. На другой день мы с Ермолаем снова отправились на охоту.

Через неделю я опять зашёл к Радилову, но не застал дома ни его, ни Ольги. Через две недели я узнал, что он бросил мать и уехал куда-то со своей золовкой. Только тогда я понял выражение лица Ольги: оно полыхало ревностью. Перед отъездом из деревни я посетил Старушку Радилову, и спросил, есть ли новости от сына. Старушка заплакала, и больше о Радилове я её не спрашивал.

Однодворец Овсянников

Овсянников был человеком полным, высоким, лет 70, с лицом, напоминающим лицо Крылова. Одеждой и манерой держаться он походил на зажиточного купца. Своей важностью, смышлёностью, ленью, упорством и прямодушием он напоминал мне русских бояр допетровских времён. Это был один из последних людей старого века. Все соседи его очень уважали. Жил он со своей женой в уютном домике, людей своих одевал по-русски и называл работниками, и себя за дворянина не выдавал. По привычке Овсянников придерживался старинных обычаев, однако бороду брил и волосы стриг по-немецки.

Продавать хлеб Овсянников считал за грех, и во время голода в 40-м году раздал окрестным помещикам весь свой запас. К нему часто прибегали соседи с просьбой рассудить и всегда слушались его совета. И жену он сыскал по себе. Татьяна Ильинична Овсянникова была женщина высокая, важная и молчаливая. Многие бедняки называли её благодетельницей. Правильные черты лица до сих пор сохраняли остатки её знаменитой красоты. Детей у Овсянниковых не было.

Я с ним познакомился у Радилова и через два дня поехал к нему. Принял он меня ласково и величаво. Мы разговорились о том, как люди жили раньше, и как живут теперь. Против моего ожидания, Лука Петрович Овсянников не стал хвалить старое время. Он припомнил, как были беззащитны однодворцы перед более богатыми и сильными. В том числе вспомнил и моего покойного деда, который отнял у него клин земли. Я не знал, что ответить Овсянникову, и не смел взглянуть ему в лицо.

Рассказал Овсянников и о другом своём соседе, Степане Никтополионыче Комове. Очень любил Комов выпить и других угостить, а если кто отказывался - застрелить грозился. Полюбился ему отец Овсянникова. Чуть Комов его в гроб не вогнал, да сам умер: свалился пьяный с голубятни. Вспомнил Овсянников о том, как жил в Москве, видел там многих вельмож, в том числе и графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского, у которого дядя Луки Петровича служил дворецким. Был граф высокого роста и могучего телосложения, каждого человека до своей особы допускал и до всего охотник был. Устроил он как-то собачьи бега, на которые съехались охотники со всей Руси. Всех тогда обскакала Миловидка, собака моего деда.

Я спросил у Овсянникова, любит ли он охоту. Он ответил, что неловко ему за дворянами тянуться - только себя срамить. Очень удивлялся Овсянников современным дворянам: и люди учёные, а в делах ничего не смыслят. В пример он привёл Василия Николаевича Любозвонова, который получил имение в наследство от матери. В первый раз он вышел к мужикам одетый как кучер, а потом стал жить в собственном поместье как чужой.

Подали чай. Татьяна Ильинична заговорила с мужем о своём непутёвом племяннике Мите. Он бросил службу, стал сочинять для крестьян просьбы и кляузы и выводить на чистую воду землемеров. Наконец Овсянников согласился его простить, и Митя вошёл в комнату. Это был парень лет 28, высокий, стройный и кудрявый. Он считал, что стоит за правду, с бедных не берёт и стыдиться ему нечего.

Вдруг дверь отворилась, и вошёл Франц Иваныч Лежень, мой сосед и орловский помещик. Родился он в Орлеане, а в Россию попал во время войны с Наполеоном. На обратном пути он попал в руки смоленским мужикам, которые собрались утопить его в проруби речки Гнилотёрки. Мимо проезжал помещик и выкупил француза у мужиков. От этого помещика Лежень переехал к другому, женился на его воспитаннице, выдал дочь замуж за орловского помещика Лобызаньева и сам переселился жить в Орёл. С Овсянниковым Лежень состоял в дружбе.

Однажды Ермолай предложил мне поехать в Льгов - поохотиться на уток. Льгов - большое село на болотистой речке Росоте. Вёрст за 5 от Льгова эта речка превращается в широкий пруд, заросший густым тростником. На этом пруду водилось бесчисленное множество уток всех возможных пород. Охотиться на этом пруду оказалось делом трудным: собаки не могли достать подстреленную дичь из сплошных тростниковых зарослей. Мы решили сходить в Льгов за лодкой.

Вдруг из-за густой ракиты нам на встречу вышел человек среднего роста в потёртой одежде и дырявых сапогах. На вид ему было лет 25, его длинные русые волосы торчали неподвижными косицами, небольшие карие глазки приветливо моргали, а лицо, повязанное чёрным платком, улыбалось. Он представился Владимиром и предложил нам свои услуги.

По дороге в Льгов я узнал его историю. Владимир был вольноотпущенный, в юности обучался музыке, потом служил камердинером, был грамотен и почитывал книжки. Выражался он очень изящно, как провинциальный актёр, играющий первых любовников, за что его любили девушки. Я спросил, зачем он повязал лицо платком. Владимир рассказал, что это его приятель, неопытный охотник, случайно отстрелил ему подбородок и указательный палец правой руки.

Мы дошли до Льгова, и Ермолай решил взять лодку у человека по прозвищу Сучок. Босоногому и взъерошенному Сучку на вид было лет 60. лодка у него была, но плохая. Мы всё равно решили воспользоваться ею, забив щели паклей. Я спросил Сучка, давно ли он здесь служит рыбаком. Оказалось, что Сучок сменил множество занятий и хозяев, прежде чем оказался в Льгове. Был он и кучером, и поваром, и садовником, и даже актёром; сменил пятерых хозяев, и вот теперь его сделали рыболовом на пруду, где совсем не было рыбы. Женат он не был - его покойная барыня, старая дева, не позволяла дворовым жениться.

Наконец лодка была готова, и мы отправились на охоту. К обеду наша лодка до краёв наполнилась дичью. Мы уже собирались вернуться в село, как вдруг с нами произошло неприятное происшествие. Лодка понемногу протекала, и Владимиру поручено было вычёрпывать воду. Увлёкшись охотой, он забыл о своих обязанностях. Вдруг от резкого движения Ермолая наша ветхая лодка накренилась и торжественно пошла ко дну. Через мгновение мы уже стояли по горло в воде, окружённые телами уток.

Вода была очень холодной. Кругом росли тростники. Вдали, над их верхушками, виднелся берег. Ермолай пошёл искать брод. Он не возвращался больше часа, и мы успели замёрзнуть. Вывел нас Ермолай из пруда только под вечер. Через два часа мы уже сидели, обсушенные, в большом сенном сарае и собирались ужинать.

Бежин Луг

В прекрасный июльский день охотился я за тетеревами в Чернском уезде Тульской губернии. Уже вечерело, когда я решил вернуться домой. Я взобрался на холм и вместо знакомых мест увидел узкую долину, напротив стеной возвышался частый осинник. Я пошёл вдоль осинника, обогнул бугор и очутился в лощине. Она имела вид котла с пологими боками, на дне её стояло несколько больших белых камней - казалось, они сползлись туда для тайного совещания. В долине было так глухо и уныло, что сердце у меня сжалось.

Я понял, что окончательно заблудился и решил идти по звёздам. Вдруг я увидел под собой огромную равнину, которую огибала широкая река. Прямо подо мной в темноте горели и дымились два костра. Я понял, что зашёл на Бежин Луг. Ноги мои подкашивались от усталости. Я спустился кострам и обнаружил там ребятишек, которые вывели лошадей в ночное.

Я прилёг и стал наблюдать за мальчиками. Из разговоров я понял, что их звали Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. Старшему из них, Феде, было лет 14. Это был стройный, красивый мальчик, который, судя по одежде, принадлежал к богатой семье. У Павлуши была неказистая внешность, но взгляд умный и прямой, а в голосе звучала сила. Горбоносое, вытянутое и подслеповатое лицо Ильюши выражало тупую заботливость. И ему, и Павлуше было не более 12-ти лет. Костя, маленький, тщедушный мальчик лет 10, поражал задумчивым и печальным взором. Ване, прикорнувшему в сторонке, было всего лет 7.

Я притворился спящим, и мальчики продолжили разговор. Ильюша стал рассказывать о том, как пришлось ему с компанией ребят заночевать на бумажной фабрике. Вдруг наверху кто-то затопал, потом стал по лестнице спускаться, к двери подошёл. Дверь распахнулась, а за ней - никого. А потом вдруг кто-то как закашляет. Напугал домовой мальчишек.

Новый рассказ начал Костя. Раз плотник Гаврила пошёл в лес по орехи и заблудился. Стемнело. Присел Гаврила под деревом и задремал. Проснулся он оттого, что его кто-то зовёт. Смотрит Гаврила - а на дереве русалка сидит, зовёт его к себе и смеётся. Гаврила взял и перекрестился. Русалка смеяться перестала, заплакала жалобно. Гаврила спросил, почему она плачет. Плачет она оттого, что Гаврила перекрестился - ответила русалка. Если бы он не крестился - жил бы с ней весело, а теперь и он до конца дней плакать будет. С тех пор Гаврила невесёлый ходит.

В отдалении раздался протяжный звук, в лесу отозвались тонким хохотом. Мальчишки вздрогнули и перекрестились. Ильюша рассказал историю, которая приключилась на прорванной плотине, нечистом месте. Давным-давно там был похоронен утопленник. Однажды послал приказчик псаря Ермила на почту. Возвращался он через плотину поздно ночью. Вдруг видит Ермил: на могилке утопленника беленький барашек сидит. Решил Ермил забрать его с собой. Барашек из рук не вырывается, только в глаза пристально смотрит. Жутко стало Ермилу, гладит он барашка и приговаривает: «Бяша, бяша!». А барашек оскалил зубы, и отвечает ему: «Бяша, бяша!».

Вдруг собаки залаяли и кинулись прочь. Павлуша бросился за ними. Вскоре он вернулся и сказал, что собаки почуяли волка. Я изумился храбрости мальчика. Ильюша между тем рассказал о том, как на нечистом месте встретили покойного барина, который искал разрыв-траву - уж очень могила на него давила. Следующая история была о бабе Ульяне, которая пошла в родительскую субботу ночью на паперть, чтобы узнать, кто умрёт в этом году. Смотрит - баба идёт; пригляделась - а это она сама, Ульяна. Потом Ильюша рассказал поверье об удивительном человеке Тришке, который придёт во время солнечного затмения.

Помолчав немного, мальчишки начали обсуждать, чем леший отличается от водяного. Костя рассказал о мальчике, которого водяной утащил под воду. Уснули ребята только к рассвету. В том же году Павел убился, упав с лошади.

Касьян с Красивой Мечи

Душным летним днём я возвращался с охоты в тряской тележке. Вдруг кучер мой забеспокоился. Взглянув вперёд, я увидел, что путь нам пересекает похоронный обоз. Это была дурная примета, и кучер стал погонять лошадей, чтобы успеть проехать перед обозом. Мы не проехали и ста шагов, как у нашей тележки сломалась ось. Между тем покойник нагнал нас. Кучер Ерофей сообщил, что хоронят Мартына-плотника.

Шагом мы добрались до Юдиных выселок, чтобы купить там новую ось. В выселках не было ни души. Наконец я увидел человека, спящего посреди двора на самом солнцепёке, и разбудил его. Меня поразила его наружность. Это был карлик лет 50-ти со смуглым, сморщенным лицом, маленькими карими глазками и шапкой густых, курчавых, чёрных волос. Его тело было тщедушно, а взгляд необыкновенно странен. Голос его был удивительно молод и по-женски нежен. Кучер назвал его Касьяном

После долгих уговоров старик согласился проводить меня на ссечки. Ерофей запряг Касьянову лошадку, и мы тронулись в путь. В конторе я быстро купил ось и углубился в ссечки, надеясь поохотиться на тетеревов. Касьян увязался за мной. Недаром его прозвали Блохой: он ходил очень проворно, срывал какие-то травки и поглядывал на меня странным взглядом.

Не наткнувшись ни на один выводок, мы вошли в рощу. Я лёг на траву. Вдруг Касьян заговорил со мной. Он сказал, что домашняя тварь богом определена для человека, а лесную тварь грешно убивать. Речь старика звучала не по-мужичьи, это был язык торжественный и странный. Я спросил Касьяна, чем он промышляет. Он ответил, что работает плохо, а промышляет ловом соловьёв для удовольствия человеческого. Человек он был грамотный, семьи у него не было. Иногда Касьян лечил людей травами, и в округе его считали юродивым. Переселили их с Красивой Мечи года 4 назад, и Касьян скучал по родным местам. Пользуясь своим особым положением, Касьян обошёл пол-России.

Вдруг Касьян вздрогнул, пристально всматриваясь в чащу леса. Я оглянулся и увидел крестьянскую девочку в синем сарафанчике и с плетёным кузовком на руке. Старик ласково позвал её, называя Алёнушкой. Когда она подошла поближе, я увидел, что она старше, чем мне показалось, лет 13-ти или14-ти. Она была маленькой и худенькой, стройной и ловкой. Хорошенькая девочка была поразительно похожа на Касьяна: те же острые черты, движения и лукавый взгляд. Я спросил, не его ли это дочь. С притворной небрежностью Касьян ответил, что она его родственница, при этом во всём его облике была видна страстная любовь и нежность.

Охота не удалась, и мы вернулись в выселки, где меня с осью ждал Ерофей. Подъезжая ко двору, Касьян сказал, что это он отвёл от меня дичь. Я так и не смог убедить его в невозможности этого. Через час я выехал, оставив Касьяну немного денег. По дороге я спросил у Ерофея, что за человек Касьян. Кучер рассказал, что сначала Касьян со своими дядьями ходил в извоз, а потом бросил, стал жить дома. Ерофей отрицал, что Касьян умеет лечить, хотя его самого он вылечи от золотухи. Алёнушка же была сиротой, жила у Касьяна. Он не чаял в ней души и собирался учить грамоте.

Мы несколько раз останавливались, чтобы смочить ось, которая нагревалась от трения. Уже совсем завечерело, когда мы вернулись домой.

Бурмистр

Недалеко от моего имения живёт молодой помещик, офицер в отставке, Аркадий Павлович Пеночкин. Человек он рассудительный и воспитанный, о подданных своих печётся и наказывает их для их же блага. Роста он небольшого и собой недурён. От его светло-карих глаз и румяных щёк так и пышет здоровьем и доброжелательством. Аркадий Павлович считается одним из самых образованных дворян и завидных женихов нашей губернии. Он осторожен, и ни в одну историю замешан не был. Его дом в Петербурге содержится в завидном порядке. Говорит Аркадий Павлович мягким и приятным голосом, обильно пересыпая речь фразами по-французски. Несмотря на все эти достоинства, я посещаю его неохотно. В его доме мною овладевает странное беспокойство.

Однажды мне пришлось провести у Аркадия Павловича ночь. Утром он не отпустил меня без завтрака, во время которого был наказан лакей, забывший подогреть вино. Пеночкин узнал, что я еду в Рябово, и решил отправиться со мной - в тех же местах находилось его село Шипиловка. Он очень хвалил тамошнего бурмистра Софрона, «государственного человека».

С собой Аркадий Павлович захватил бездну вещей и повара. Ехали мы долго, и приехали прямо в Шипиловку. В тот день мне пришлось забыть про охоту и покориться своей участи. У околицы нас встречал староста, сын бурмистра, огромный рыжий мужик. Самого Софрона дома не оказалось. Мы поехали по деревне. При виде нашей коляски люди замолкали и разбегались. По селу распространялось тревожное волнение. Жена бурмистра встретила нас у крыльца и долго целовала ручку Аркадия Павловича.

Мы уже успели расположиться в холодной избе, когда приехал бурмистр. Он был небольшого роста, плотен, плечист и сед, с красным носом, маленькими голубыми глазками и бородой в виде веера. Войдя в избу, он заговорил нараспев и со слезами умиления приложился к ручке барина. Нам подали ужин, а бурмистр всё докладывал о делах и жаловался, что мало земли. Он рассказал, как на земле Пеночкина нашли мёртвое тело, а он велел стащить его на землю соседей и задобрил станового. Пеночкина позабавила эта уловка. Засыпая, Пеночкин заметил мне, что со времени управления Софрона за крестьянами не водится недоимок.

На другой день Аркадий Павлович уговорил меня остаться, чтобы показать мне своё имение. Нас сопровождал Софрон. Во время осмотра он всё напирал на то, что мало земли, и Пеночкин разрешил прикупить её от своего имени. Выходя из сарая после осмотра веялки, мы увидели двух мужиков в заплатанных рубахах. Старшего звали Антип. Они пришли жаловаться на бурмистра. Оказалось, что Софрон выплатил за них недоимку и взял в кабалу, да и не их одних. Всех взрослых сыновей Антипа Софрон отдал в солдаты, и последнего хотел отдать. Аркадий Павлович не захотел выслушать их до конца. До самого моего отъезда он дулся на Софрона.

Через час я уже был в Рябове и вместе со знакомым мужиком Анпадистом собирался на охоту. Я заговорил с Анпадистом о Софроне. Он рассказал, что Шипиловка только числится за Пенкиным, а владеет ею бурмистр. Земли у него гораздо больше, чем думает Пеночкин, кроме того бурмистр ещё и торговлей занимается. Антип как-то поспорил с бурмистром, и теперь Софрон мстит ему.

Осенью я бродил с ружьём по полям. Мелкий и холодный дождь заставил меня искать какое-нибудь убежище. У древнего старика, сторожившего гороховое поле, я узнал дорогу в ближайшую деревню. Наконец, я добрался до большого села с каменной церковью. Я направился к самой большой избе, предполагая, что это - жилище старосты, но нашёл там контору. Ко мне вышел человек лет 50, толстый, низкий, с бычьей шеей, глазами навыкате и очень круглыми щеками. За плату толстяк согласился приютить меня и провёл в соседнюю комнату. От него я узнал, что это имение Елены Николаевны Лосьняковой.

Вскоре конторский дежурный принёс мне чай. Он сообщил, что толстяк является главным конторщиком. Кроме него в конторе работает ещё 6 человек. В имении есть бурмистр и староста из немцев, но управляет всем барыня. В конторе пишутся распоряжения и приказы для бурмистра и старосты, которые подписывает только Лосьнякова.

Я уснул. Часа через 2 я проснулся и услышал голоса в конторе за перегородкой. Главный конторщик, Николай Еремеич, торговался с каким-то купцом. Из разговора я понял, что перед тем, как заключить сделку с барыней, купцы платят мзду главному конторщику. С мужиков Николай Еремеич тоже брал «оброк» и за это отправлял их на хорошие работы. Думая, что я сплю, они не таясь обсуждали свои дела.

На крыльце послышался шум и в контору вошёл низенький человек с необыкновенно длинным носом, большими неподвижными глазами и горделивой осанкой. Он нёс вязанку дров, около него толпились дворовые люди. Из их криков я узнал, что человека звали Купря. Раньше он был портным при барыне. Она отпустила Купрю на вольные хлеба, но из-за несчастной любви он вернулся и стал истопником, за что над ним издевалась вся дворня.

Николая Еремеича вызвали к барыне. Вдруг послышался громкий голос и вошёл высокий, рассерженный человек, опрятно одетый, с неправильным, но выразительным и смелым лицом по имени Павел. Он искал главного конторщика. Когда Николай Еремеич вернулся, Павел потребовал, чтобы тот оставил в покое его невесту Татьяну. Главный конторщик оговорил девушку, её перевели в судомойки и запретили выходить замуж. Павел был фельдшером, и Николай мстил ему из-за неудачного лечения. С отцом Павла он тоже враждовал.

Еремеич заявил, что барыне придётся выбирать одного из них. Павел бросился на Еремеича с кулаками. Неделю спустя я узнал, что Лосьнякова оставила у себя и Павла и Николая, а Татьяну сослала.

Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. В дороге меня застала сильная гроза. Кое-как схоронился я под широким кустом и терпеливо ожидал конца ненастья. Вдруг при блеске молний я увидел на дороге высокую фигуру. Это оказался здешний лесник. Он отвёз меня в свой дом - небольшую избушку посреди обширного двора, обнесённого плетнём. Изба состояла из одной комнаты. На самой середине висела люлька с младенцем, которую качала босая девочка лет 12-ти. Я понял, что хозяйки в избе не было. Из всех углов смотрела нищета.

Наконец я смог рассмотреть лесника. Он был высокого роста, плечист и хорошо сложён, его суровое и мужественное лицо заросло бородой, из-под широких бровей смело смотрели небольшие карие глаза. Лесник представился Фомой, по прозвищу Бирюк. От Ермолая я часто слышал рассказы о Бирюке, которого боялись все окрестные мужики. Из его леса нельзя было вынести даже вязанки хвороста - был он силён и ловок, как бес. Подкупить его было невозможно, да и со свету сжить нелегко.

Я спросил, есть ли у него хозяйка. Бирюк с жестокой улыбкой ответил, что его жена бросила детей и сбежала с прохожим мещанином. Угостить он меня не мог: в доме не было ничего, кроме хлеба. Между тем гроза закончилась, и мы вышли на двор. Бирюк сказал, что слышит стук топора; я не слышал ничего. Лесник взял своё ружьё, и мы пошли к тому месту, где рубили лес. В конце пути Бирюк опередил меня. Я услишал звуки борьбы и жалобный крик. Я ускорил шаг и вскоре увидел срубленное дерево, возле которого лесник связывал руки вору - мокрому мужику в лохмотьях с длинной растрёпанной бородой. Я сказал, что заплачу за дерево и попросил отпустить несчастного. Бирюк промолчал.

Снова полил дождь. С трудом мы добрались до избы лесника. Я дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. При свете фонаря я смог разглядеть его испитое, морщинистое лицо и худое тело. Вскоре мужик стал просить Фому отпустить его, но лесник не соглашался. Вдруг мужик выпрямился, на его лице выступила краска, и он стал бранить Бирюка, называя его зверем.

Бирюк схватил мужика, одним движением освободил ему руки и велел убираться к чёрту. Я был удивлён и понял, что на самом деле Бирюк - славный малый. Через полчаса он простился со мной на опушке леса.

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Иван Сергеевич Тургенев

Записки охотника

Хорь и Калиныч

Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах. Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой… Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тесом; ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вываливается наружу, не зовет в гости всякую прохожую свинью… И для охотника в Калужской губернии лучше. В Орловской губернии последние леса и площадя исчезнут лет через пять, а болот и в помине нет; в Калужской, напротив, засеки тянутся на сотни, болота на десятки верст, и не перевелась еще благородная птица тетерев, водится добродушный дупель, и хлопотунья куропатка своим порывистым взлетом веселит и пугает стрелка и собаку.

В качестве охотника посещая Жиздринский уезд, сошелся я в поле и познакомился с одним калужским мелким помещиком, Полутыкиным, страстным охотником и, следовательно, отличным человеком. Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну; заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однако говорил одначе и завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба – грибами, макароны – порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции. Но за исключением этих немногих и незначительных недостатков, г. Полутыкин был, как уже сказано, отличный человек.

В первый же день моего знакомства с г. Полутыкиным он пригласил меня на ночь к себе.

– До меня верст пять будет, – прибавил он, – пешком идти далеко; зайдемте сперва к Хорю. (Читатель позволит мне не передавать его заиканья.)

– А кто такой Хорь?

– А мой мужик… Он отсюда близехонько.

Мы отправились к нему. Посреди леса, на расчищенной и разработанной поляне, возвышалась одинокая усадьба Хоря. Она состояла из нескольких сосновых срубов, соединенных заборами; перед главной избой тянулся навес, подпертый тоненькими столбиками. Мы вошли. Нас встретил молодой парень, лет двадцати, высокий и красивый.

– А, Федя! дома Хорь? – спросил его г-н Полутыкин.

– Нет, Хорь в город уехал, – отвечал парень, улыбаясь и показывая ряд белых, как снег, зубов. – Тележку заложить прикажете?

– Да, брат, тележку. Да принеси нам квасу.

Мы вошли в избу. Ни одна суздальская картина не залепляла чистых бревенчатых стен; в углу перед тяжелым образом в серебряном окладе теплилась лампадка; липовый стол недавно был выскоблен и вымыт; между бревнами и по косякам окон не скиталось резвых прусаков, не скрывалось задумчивых тараканов. Молодой парень скоро появился с большой белой кружкой, наполненной хорошим квасом, с огромным ломтем пшеничного хлеба и с дюжиной соленых огурцов в деревянной миске. Он поставил все эти припасы на стол, прислонился к двери и начал с улыбкой на нас поглядывать. Не успели мы доесть нашей закуски, как уже телега застучала перед крыльцом. Мы вышли. Мальчик лет пятнадцати, кудрявый и краснощекий, сидел кучером и с трудом удерживал сытого пегого жеребца. Кругом телеги стояло человек шесть молодых великанов, очень похожих друг на друга и на Федю. «Всё дети Хоря!» – заметил Полутыкин. «Всё Хорьки, – подхватил Федя, который вышел вслед за нами на крыльцо, – да еще не все: Потап в лесу, а Сидор уехал со старым Хорем в город… Смотри же, Вася, – продолжал он, обращаясь к кучеру, – духом сомчи: барина везешь. Только на толчках-то, смотри, потише: и телегу-то попортишь, да и барское черево обеспокоишь!» Остальные Хорьки усмехнулись от выходки Феди. «Подсадить Астронома!» – торжественно воскликнул г-н Полутыкин. Федя, не без удовольствия, поднял на воздух принужденно улыбавшуюся собаку и положил ее на дно телеги. Вася дал вожжи лошади. Мы покатили. «А вот это моя контора, – сказал мне вдруг г-н Полутыкин, указывая на небольшой низенький домик, – хотите зайти?» – «Извольте». – «Она теперь упразднена, – заметил он, слезая, – а все посмотреть стоит». Контора состояла из двух пустых комнат. Сторож, кривой старик, прибежал с задворья. «Здравствуй, Миняич, – проговорил г-н Полутыкин, – а где же вода?» Кривой старик исчез и тотчас вернулся с бутылкой воды и двумя стаканами. «Отведайте, – сказал мне Полутыкин, – это у меня хорошая, ключевая вода». Мы выпили по стакану, причем старик нам кланялся в пояс. «Ну, теперь, кажется, мы можем ехать, – заметил мой новый приятель. – В этой конторе я продал купцу Аллилуеву четыре десятины лесу за выгодную цену». Мы сели в телегу и через полчаса уже въезжали на двор господского дома.

– Скажите, пожалуйста, – спросил я Полутыкина за ужином, – отчего у вас Хорь живет отдельно от прочих ваших мужиков?

– А вот отчего: он у меня мужик умный. Лет двадцать пять тому назад изба у него сгорела; вот и пришел он к моему покойному батюшке и говорит: дескать, позвольте мне, Николай Кузьмич, поселиться у вас в лесу на болоте. Я вам стану оброк платить хороший. – «Да зачем тебе селиться на болоте?» – «Да уж так; только вы, батюшка Николай Кузьмич, ни в какую работу употреблять меня уж не извольте, а оброк положите, какой сами знаете». – «Пятьдесят рублев в год!» – «Извольте». – «Да без недоимок у меня, смотри!» – «Известно, без недоимок…» Вот он и поселился на болоте. С тех пор Хорем его и прозвали.

– Ну, и разбогател? – спросил я.

– Разбогател. Теперь он мне сто целковых оброка платит, да еще я, пожалуй, накину. Я уж ему не раз говорил: «Откупись, Хорь, эй, откупись!..» А он, бестия, меня уверяет, что нечем; денег, дескать, нету… Да, как бы не так!..

На другой день мы тотчас после чаю опять отправились на охоту. Проезжая через деревню, г-н Полутыкин велел кучеру остановиться у низенькой избы и звучно воскликнул: «Калиныч!» – «Сейчас, батюшка, сейчас, – раздался голос со двора, – лапоть подвязываю». Мы поехали шагом; за деревней догнал нас человек лет сорока, высокого роста, худой, с небольшой загнутой назад головкой. Это был Калиныч. Его добродушное смуглое лицо, кое-где отмеченное рябинами, мне понравилось с первого взгляда. Калиныч (как узнал я после) каждый день ходил с барином на охоту, носил его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится птица, доставал воды, набирал земляники, устроивал шалаши, бегал за дрожками; без него г-н Полутыкин шагу ступить не мог. Калиныч был человек самого веселого, самого кроткого нрава, беспрестанно попевал вполголоса, беззаботно поглядывал во все стороны, говорил немного в нос, улыбаясь, прищуривал свои светло-голубые глаза и часто брался рукою за свою жидкую, клиновидную бороду. Ходил он не скоро, но большими шагами, слегка подпираясь длинной и тонкой палкой. В течение дня он не раз заговаривал со мною, услуживал мне без раболепства, но за барином наблюдал, как за ребенком. Когда невыносимый полуденный зной заставил нас искать убежища, он свел нас на свою пасеку, в самую глушь леса. Калиныч отворил нам избушку, увешанную пучками сухих душистых трав, уложил нас на свежем сене, а сам надел на голову род мешка с сеткой, взял нож, горшок и головешку и отправился на пасеку вырезать нам сот. Мы запили прозрачный теплый мед ключевой водой и заснули под однообразное жужжанье пчел и болтливый лепет листьев. – Легкий порыв ветерка разбудил меня… Я открыл глаза и увидел Калиныча: он сидел на пороге полураскрытой двери и ножом вырезывал ложку. Я долго любовался его лицом, кротким и ясным, как вечернее небо. Г-н Полутыкин тоже проснулся. Мы не тотчас встали. Приятно после долгой ходьбы и глубокого сна лежать неподвижно на сене: тело нежится и томится, легким жаром пышет лицо, сладкая лень смыкает глаза. Наконец мы встали и опять пошли бродить до вечера. За ужином я заговорил опять о Хоре да о Калиныче. «Калиныч – добрый мужик, – сказал мне г-н Полутыкин, – усердный и услужливый мужик; хозяйство в исправности, одначе, содержать не может: я его все оттягиваю. Каждый день со мною на охоту ходит… Какое уж тут хозяйство, – посудите сами». Я с ним согласился, и мы легли спать.

На другой день г-н Полутыкин принужден был отправиться в город по делу с соседом Пичуковым. Сосед Пичуков запахал у него землю и на запаханной земле высек его же бабу. На охоту поехал я один и перед вечером завернул к Хорю. На пороге избы встретил меня старик – лысый, низкого роста, плечистый и плотный – сам Хорь. Я с любопытством посмотрел на этого Хоря. Склад его лица напоминал Сократа: такой же высокий, шишковатый лоб, такие же маленькие глазки, такой же курносый нос. Мы вошли вместе в избу. Тот же Федя принес мне молока с черным хлебом. Хорь присел на скамью и, преспокойно поглаживая свою курчавую бороду, вступил со мною в разговор. Он, казалось, чувствовал свое достоинство, говорил и двигался медленно, изредка посмеивался из-под длинных своих усов.

Мы с ним толковали о посеве, об урожае, о крестьянском быте… Он со мной все как будто соглашался; только потом мне становилось совестно, и я чувствовал, что говорю не то… Так оно как-то странно выходило. Хорь выражался иногда мудрено, должно быть из осторожности… Вот вам образчик нашего разговора:

– Послушай-ка, Хорь, – говорил я ему, – отчего ты не откупишься от своего барина?

– А для чего мне откупаться? Теперь я своего барина знаю и оброк свой знаю… барин у нас хороший.

– Все же лучше на свободе, – заметил я.

Хорь посмотрел на меня сбоку.

– Вестимо, – проговорил он.

– Ну, так отчего же ты не откупаешься?

Хорь покрутил головой.

– Чем, батюшка, откупиться прикажешь?

– Ну, полно, старина…

– Попал Хорь в вольные люди, – продолжал он вполголоса, как будто про себя, – кто без бороды живет, тот Хорю и набольший.

– А ты сам бороду сбрей.

– Что борода? борода – трава: скосить можно.

– Ну, так что ж?

– А, знать, Хорь прямо в купцы попадет; купцам-то жизнь хорошая, да и те в бородах.

– А что, ведь ты тоже торговлей занимаешься? – спросил я его.

– Торгуем помаленьку маслишком да дегтишком… Что же, тележку, батюшка, прикажешь заложить?

«Крепок ты на язык и человек себе на уме», – подумал я.

– Нет, – сказал я вслух, – тележки мне не надо; я завтра около твоей усадьбы похожу и, если позволишь, останусь ночевать у тебя в сенном сарае.

– Милости просим. Да покойно ли тебе будет в сарае? Я прикажу бабам постлать тебе простыню и положить подушку. Эй, бабы! – вскричал он, поднимаясь с места, – сюда, бабы!.. А ты, Федя, поди с ними. Бабы ведь народ глупый.

Четверть часа спустя Федя с фонарем проводил меня в сарай. Я бросился на душистое сено, собака свернулась у ног моих; Федя пожелал мне доброй ночи, дверь заскрипела и захлопнулась. Я довольно долго не мог заснуть. Корова подошла к двери, шумно дохнула раза два, собака с достоинством на нее зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая; лошадь где-то в близости стала жевать сено и фыркать… я, наконец, задремал.

На заре Федя разбудил меня. Этот веселый, бойкий парень очень мне нравился; да и, сколько я мог заметить, у старого Хоря он тоже был любимцем. Они оба весьма любезно друг над другом подтрунивали. Старик вышел ко мне навстречу. Оттого ли, что я провел ночь под его кровом, по другой ли какой причине, только Хорь гораздо ласковее вчерашнего обошелся со мной.

– Самовар тебе готов, – сказал он мне с улыбкой, – пойдем чай пить.

Мы уселись около стола. Здоровая баба, одна из его невесток, принесла горшок с молоком. Все его сыновья поочередно входили в избу.

– Что у тебя за рослый народ! – заметил я старику.

– Да, – промолвил он, откусывая крошечный кусок сахару, – на меня да на мою старуху жаловаться, кажись, им нечего.

– И все с тобой живут?

– Все. Сами хотят, так и живут.

– И все женаты?

– Вон один, пострел, не женится, – отвечал он, указывая на Федю, который по-прежнему прислонился к двери. – Васька, тот еще молод, тому погодить можно.

– А что мне жениться? – возразил Федя, – мне и так хорошо. На что мне жена? Лаяться с ней, что ли?

– Ну, уж ты… уж я тебя знаю! кольца серебряные носишь… Тебе бы все с дворовыми девками нюхаться… «Полноте, бесстыдники!» – продолжал старик, передразнивая горничных. – Уж я тебя знаю, белоручка ты этакой!

– А в бабе-то что хорошего?

– Баба – работница, – важно заметил Хорь. – Баба мужику слуга.

– Да на что мне работница?

– То-то, чужими руками жар загребать любишь. Знаем мы вашего брата.

– Ну, жени меня, коли так. А? что! Что ж ты молчишь?

– Ну, полно, полно, балагур. Вишь, барина мы с тобой беспокоим. Женю, небось… А ты, батюшка, не гневись: дитятко, видишь, малое, разуму не успело набраться.

Федя покачал головой…

– Дома Хорь? – раздался за дверью знакомый голос, и Калиныч вошел в избу с пучком полевой земляники в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря. Старик радушно его приветствовал. Я с изумлением поглядел на Калиныча: признаюсь, я не ожидал таких «нежностей» от мужика.

Я в этот день пошел на охоту часами четырьмя позднее обыкновенного и следующие три дня провел у Хоря. Меня занимали новые мои знакомцы. Не знаю, чем я заслужил их доверие, но они непринужденно разговаривали со мной. Я с удовольствием слушал их и наблюдал за ними. Оба приятеля нисколько не походили друг на друга. Хорь был человек положительный, практический, административная голова, рационалист; Калиныч, напротив, принадлежал к числу идеалистов, романтиков, людей восторженных и мечтательных. Хорь понимал действительность, то есть: обстроился, накопил деньжонку, ладил с барином и с прочими властями; Калиныч ходил в лаптях и перебивался кое-как. Хорь расплодил большое семейство, покорное и единодушное; у Калиныча была когда-то жена, которой он боялся, а детей и не бывало вовсе. Хорь насквозь видел г-на Полутыкина; Калиныч благоговел перед своим господином. Хорь любил Калиныча и оказывал ему покровительство; Калиныч любил и уважал Хоря. Хорь говорил мало, посмеивался и разумел про себя; Калиныч объяснялся с жаром, хотя и не пел соловьем, как бойкий фабричный человек… Но Калиныч был одарен преимуществами, которые признавал сам Хорь; например: он заговаривал кровь, испуг, бешенство, выгонял червей; пчелы ему дались, рука у него была легкая. Хорь при мне попросил его ввести в конюшню новокупленную лошадь, и Калиныч с добросовестною важностью исполнил просьбу старого скептика. Калиныч стоял ближе к природе; Хорь же – к людям, к обществу; Калиныч не любил рассуждать и всему верил слепо; Хорь возвышался даже до иронической точки зрения на жизнь. Он много видел, много знал, и от него я многому научился; например: из его рассказов узнал я, что каждое лето, перед покосом, появляется в деревнях небольшая тележка особенного вида. В этой тележке сидит человек в кафтане и продает косы. На наличные деньги он берет рубль двадцать пять копеек – полтора рубля ассигнациями; в долг – три рубля и целковый. Все мужики, разумеется, берут у него в долг. Через две-три недели он появляется снова и требует денег. У мужика овес только что скошен, стало быть заплатить есть чем; он идет с купцом в кабак и там уже расплачивается. Иные помещики вздумали было покупать сами косы на наличные деньги и раздавать в долг мужикам по той же цене; но мужики оказались недовольными и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в руках и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: «А что, малый, коса-то не больно того?» Те же самые проделки происходят и при покупке серпов, с тою только разницей, что тут бабы вмешиваются в дело и доводят иногда самого продавца до необходимости, для их же пользы, поколотить их. Но более всего страдают бабы вот при каком случае. Поставщики материала на бумажные фабрики поручают закупку тряпья особенного рода людям, которые в иных уездах называются «орлами». Такой «орел» получает от купца рублей двести ассигнациями и отправляется на добычу. Но, в противность благородной птице, от которой он получил свое имя, он не нападает открыто и смело: напротив, «орел» прибегает к хитрости и лукавству. Он оставляет свою тележку где-нибудь в кустах около деревни, а сам отправляется по задворьям да по задам, словно прохожий какой-нибудь или просто праздношатающийся. Бабы чутьем угадывают его приближенье и крадутся к нему навстречу. Второпях совершается торговая сделка. За несколько медных грошей баба отдает «орлу» не только всякую ненужную тряпицу, но часто даже мужнину рубаху и собственную паневу. В последнее время бабы нашли выгодным красть у самих себя и сбывать таким образом пеньку, в особенности «замашки», – важное распространение и усовершенствование промышленности «орлов»! Но зато мужики, в свою очередь, навострились и при малейшем подозрении, при одном отдаленном слухе о появлении «орла» быстро и живо приступают к исправительным и предохранительным мерам. И в самом деле, не обидно ли? Пеньку продавать их дело, и они ее точно продают, – не в городе, в город надо самим тащиться, а приезжим торгашам, которые, за неимением безмена, считают пуд в сорок горстей – а вы знаете, что за горсть и что за ладонь у русского человека, особенно, когда он «усердствует»! – Таких рассказов я, человек неопытный и в деревне не «живалый» (как у нас в Орле говорится), наслушался вдоволь. Но Хорь не все рассказывал, он сам меня расспрашивал о многом. Узнал он, что я бывал за границей, и любопытство его разгорелось… Калиныч от него не отставал; но Калиныча более трогали описания природы, гор, водопадов, необыкновенных зданий, больших городов; Хоря занимали вопросы административные и государственные. Он перебирал все по порядку: «Что, у них это там есть так же, как у нас, аль иначе?.. Ну, говори, батюшка, как же?..» – «А! ах, Господи, твоя воля!» – восклицал Калиныч во время моего рассказа; Хорь молчал, хмурил густые брови и лишь изредка замечал, что «дескать, это у нас не шло бы, а вот это хорошо – это порядок». Всех его расспросов я передать вам не могу, да и незачем; но из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого, вероятно, никак не ожидают читатели, – убежденье, что Петр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях. Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя, он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед. Что хорошо – то ему и нравится, что разумно – того ему и подавай, а откуда оно идет, – ему все равно. Его здравый смысл охотно подтрунит над сухопарым немецким рассудком; но немцы, по словам Хоря, любопытный народец, и поучиться у них он готов. Благодаря исключительности своего положенья, своей фактической независимости, Хорь говорил со мной о многом, чего из другого рычагом не выворотишь, как выражаются мужики, жерновом не вымелешь. Он действительно понимал свое положенье. Толкуя с Хорем, я в первый раз услышал простую, умную речь русского мужика. Его познанья были довольно, по-своему, обширны, но читать он не умел; Калиныч – умел. «Этому шалопаю грамота далась, – заметил Хорь, – у него и пчелы отродясь не мерли». – «А детей ты своих выучил грамоте?» Хорь помолчал. «Федя знает». – «А другие?» – «Другие не знают». – «А что?» Старик не отвечал и переменил разговор. Впрочем, как он умен ни был, водились и за ним многие предрассудки и предубеждения. Баб он, например, презирал от глубины души, а в веселый час тешился и издевался над ними. Жена его, старая и сварливая, целый день не сходила с печи и беспрестанно ворчала и бранилась; сыновья не обращали на нее внимания, но невесток она содержала в страхе Божием. Недаром в русской песенке свекровь поет: «Какой ты мне сын, какой семьянин! не бьешь ты жены, не бьешь молодой…» Я раз было вздумал заступиться за невесток, попытался возбудить сострадание Хоря; но он спокойно возразил мне, что «охота-де вам такими… пустяками заниматься, – пускай бабы ссорятся… Их что разнимать – то хуже, да и рук марать не стоит». Иногда злая старуха слезала с печи, вызывала из сеней дворовую собаку, приговаривая: «Сюды, сюды, собачка!» – и била ее по худой спине кочергой или становилась под навес и «лаялась», как выражался Хорь, со всеми проходящими. Мужа своего она, однако же, боялась и, по его приказанию, убиралась к себе на печь. Но особенно любопытно было послушать спор Калиныча с Хорем, когда дело доходило до г-на Полутыкина. «Уж ты, Хорь, у меня его не трогай», – говорил Калиныч. «А что ж он тебе сапогов не сошьет?» – возражал тот. «Эка, сапоги!.. на что мне сапоги? Я мужик…» – «Да вот и я мужик, а вишь…» При этом слове Хорь поднимал свою ногу и показывал Калинычу сапог, скроенный, вероятно, из мамонтовой кожи. «Эх, да ты разве наш брат!» – отвечал Калиныч. «Ну, хоть бы на лапти дал: ведь ты с ним на охоту ходишь; чай, что день, то лапти». – «Он мне дает на лапти». – «Да, в прошлом году гривенник пожаловал». Калиныч с досадой отворачивался, а Хорь заливался смехом, причем его маленькие глазки исчезали совершенно.

Калиныч пел довольно приятно и поигрывал на балалайке. Хорь слушал, слушал его, загибал вдруг голову набок и начинал подтягивать жалобным голосом. Особенно любил он песню: «Доля ты моя, доля!» Федя не упускал случая подтрунить над отцом. «Чего, старик, разжалобился?» Но Хорь подпирал щеку рукой, закрывал глаза и продолжал жаловаться на свою долю… Зато в другое время не было человека деятельнее его: вечно над чем-нибудь копается – телегу чинит, забор подпирает, сбрую пересматривает. Особенной чистоты он, однако, не придерживался и на мои замечания отвечал мне однажды, что «надо-де избе жильем пахнуть».

– Посмотри-ка, – возразил я ему, – как у Калиныча на пасеке чисто.

– Пчелы бы жить не стали, батюшка, – сказал он со вздохом.

«А что, – спросил он меня в другой раз, – у тебя своя вотчина есть?» – «Есть». – «Далеко отсюда?» – «Верст сто». – «Что же ты, батюшка, живешь в своей вотчине?» – «Живу». – «А больше, чай, ружьем пробавляешься?» – «Признаться, да». – «И хорошо, батюшка, делаешь; стреляй себе на здоровье тетеревов, да старосту меняй почаще».

На четвертый день, вечером, г. Полутыкин прислал за мной. Жаль мне было расставаться с стариком. Вместе с Калинычем сел я в телегу. «Ну, прощай, Хорь, будь здоров, – сказал я… – Прощай, Федя». – «Прощай, батюшка, прощай, не забывай нас». Мы поехали; заря только что разгоралась. «Славная погода завтра будет», – заметил я, глядя на светлое небо. «Нет, дождь пойдет, – возразил мне Калиныч, – утки вон плещутся, да и трава больно сильно пахнет». Мы въехали в кусты. Калиныч запел вполголоса, подпрыгивая на облучке, и все глядел да глядел на зарю…

На другой день я покинул гостеприимный кров г-на Полутыкина.


Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах. Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой… Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тесом; ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вывалился наружу, не зовет в гости всякую прохожую свинью… И для охотника в Калужской губернии лучше. В Орловской губернии последние леса и площадя исчезнут лет через пять, а болот и в помине нет; в Калужской, напротив, засеки тянутся на сотни, болота на десятки верст, и не перевелась еще благородная птица тетерев, водится добродушный дупель, и хлопотунья куропатка своим порывистым взлетом веселит и пугает стрелка и собаку.

В качестве охотника посещая Жиздринский уезд, сошелся я в поле и познакомился с одним калужским мелким помещиком, Полутыкиным, страстным охотником и, следовательно, отличным человеком. Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинения Акима Нахимова и повесть Пинну ; заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однако говорил одначе и завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба – грибами, макароны – порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции. Но, за исключением этих немногих и незначительных недостатков, г-н Полутыкин был, как уже сказано, отличный человек.

В первый же день моего знакомства с г. Полутыкиным он пригласил меня на ночь к себе.

– До меня верст пять будет, – прибавил он, – пешком идти далеко; зайдемте сперва к Хорю. (Читатель позволит мне не передавать его заиканья.)

– А кто такой Хорь?

– А мой мужик… Он отсюда близехонько.

Мы отправились к нему. Посреди леса, на расчищенной и разработанной поляне, возвышалась одинокая усадьба Хоря. Она состояла из нескольких сосновых срубов, соединенных заборами; перед главной избой тянулся навес, подпертый тоненькими столбиками. Мы вошли. Нас встретил молодой парень, лет двадцати, высокий и красивый.

– А, Федя! Дома Хорь? – спросил его г-н Полутыкин.

– Нет, Хорь в город уехал, – отвечал парень, улыбаясь и показывая ряд белых, как снег, зубов. – Тележку заложить прикажете?

– Да, брат, тележку. Да принеси нам квасу.

Мы вошли в избу. Ни одна суздальская картина не залепляла чистых бревенчатых стен; в углу, перед тяжелым образом в серебряном окладе, теплилась лампадка; липовый стол недавно был выскоблен и вымыт; между бревнами и по косякам окон не скиталось резвых прусаков, не скрывалось задумчивых тараканов. Молодой парень скоро появился с большой белой кружкой, наполненной хорошим квасом, с огромным ломтем пшеничного хлеба и с дюжиной соленых огурцов в деревянной миске. Он поставил все эти припасы на стол, прислонился к двери и начал с улыбкой на нас поглядывать. Не успели мы доесть нашей закуски, как уже телега застучала перед крыльцом. Мы вышли. Мальчик лет пятнадцати, кудрявый и краснощекий, сидел кучером и с трудом удерживал сытого пегого жеребца. Кругом телеги стояло человек шесть молодых великанов, очень похожих друг на друга и на Федю. «Все дети Хоря!» – заметил Полутыкин. «Все Хорьки, – подхватил Федя, который вышел вслед за нами на крыльцо, – да еще не все: Потап в лесу, а Сидор уехал со старым Хорем в город… Смотри же, Вася, – продолжал он, обращаясь к кучеру, – духом сомчи: барина везешь. Только на толчках-то, смотри, потише: и телегу-то попортишь, да и барское черево обеспокоишь!» Остальные Хорьки усмехнулись от выходки Феди. «Подсадить Астронома!» – торжественно воскликнул г-н Полутыкин. Федя, не без удовольствия, поднял на воздух принужденно улыбавшуюся собаку и положил ее на дно телеги. Вася дал вожжи лошади. Мы покатили. «А вот это моя контора, – сказал мне вдруг г-н Полутыкин, указывая на небольшой низенький домик, – хотите зайти?» – «Извольте». – «Она теперь упразднена, – заметил он, слезая, – а все посмотреть стоит». Контора состояла из двух пустых комнат. Сторож, кривой старик, прибежал с задворья. «Здравствуй, Миняич, – проговорил г-н Полутыкин, – а где же вода?» Кривой старик исчез и тотчас вернулся с бутылкой воды и двумя стаканами. «Отведайте, – сказал мне Полутыкин, – это у меня хорошая, ключевая вода». Мы выпили по стакану, причем старик нам кланялся в пояс. «Ну, теперь, кажется, мы можем ехать, – заметил мой новый приятель. – В этой конторе я продал купцу Аллилуеву четыре десятины лесу за выгодную цену». Мы сели в телегу и через полчаса уже въезжали на двор господского дома.

Записки охотника – ряд небольших рассказиков, объединенных общим сюжетом и главным героем, в роли которого выступает сам писатель, задумавший поохотиться в одиночку на близлежащих к его поместью землях.

Записки охотника включают в себя такие рассказы, как:

1. Хорь и Калиныч. Рассказ ведется от имени автора, подвязавшегося охотиться со знакомым ему помещиком в лесах вблизи Калуги и встретившего там довольно любопытных личностей крестьянского происхождения – мужиков – Хоря и Калиныча. Хорь оказывается довольно приятным общительным человеком средних лет. Дом Хоря – полная чаша, он трудолюбив и мог уже давно выкупить себя из крепостного положения, но по своим собственным соображениям этого не делает. Главный герой, от имени которого ведется повествование, некоторое время гостит у Хоря, где знакомится с его жизнерадостным другом Калинычем. Создавшаяся компания радует рассказчика, поскольку он получает бесценную возможность увидеть жизнь и быт обычных людей совсем с иной стороны.

2. Ермолай и мельничиха. Продолжив свои странствия по лесам и полям в поисках дичи, рассказчик взял себе в помощники крепостного крестьянина Ермолая, которого любезно согласился одолжить ему сосед по поместью. Ермолай должен был находить места богатые дичью и помогать на охоте, если того потребует случай. Главный герой с интересом наблюдает за мужиком, который, несмотря на свое семейное положение, более времени уделяет охоте, чем собственному полуразвалившемуся жилищу. Отправившись с Ермолаем на охоту, рассказчику удается узнать не только историю его жизни, но и историю некой мельничихи Арины, некогда согрешившей с барином и за этот грех насильно выданной замуж за крестьянина из деревни. Брак Арины нельзя назвать удачным, потому рассказчику приходится выслушать немало историй о ее горестной судьбе.

3. Малиновая вода. Сюжет рассказа застает главного героя на берегу озера с красивым названием «Малиновая вода» где ему случайно удается подслушать мирную беседу двух рыбаков Михайло Савельева и Степушки, поведавших охотнику множество интересных фактов из жизни их нынешних хозяев. Степушка менее словоохотлив, но его товарищ с большой радостью вступил в беседу с охотником. По пути домой рассказчик и его спутники встречают крестьянина, идущего пешком от самой Москвы. Как оказалось, уже немолодой мужчина проделал этот нелегкий путь, чтобы договориться о размере оброка, который он обязан был платить своему барину. Крестьянин пытался уговорить барина сократить величину выплат, но тот не согласился и теперь бедняга не знал, как ему вернуться домой и рассказать о безуспешном исходе странствия родным.

4. Уездный доктор. Выбравшись на охоту в сырую ненастную погоду, рассказчик простудился и был вынужден остановиться в небольшой гостинице, куда по его просьбе и был вызван уездный доктор, оказавшийся довольно милым и крайне охочим до разговоров человеком. Осматривая больного, доктор не преминул рассказать ему историю всей своей жизни, начавшуюся как нельзя более романтично с влюбленности в одну очень больную девушку. Будучи новичком в медицине, доктор однажды был вызван на осмотр к 20-летней дочери помещицы, которая, несмотря на всю его заботу и знания все же умерла, тем не менее, это происшествие создало врачу хорошую репутацию и позволило весьма хорошо устроиться в жизни, чем, собственно, он и хвастался перед незнакомым ему пациентом.

5. Мой сосед Радилов. В этом рассказе странствующий охотник повествует о неблаговидном поступке его знакомого помещика Радилова, связавшего свою судьбу с сестрой покойной жены и бросившего ради этой прихоти престарелую мать.

6. Однодворец Овсянников. Рассказ повествует о знакомом помещике Овсянникове, с которым главный герой познакомился в гостях у Радилова. Овсянников оказался очень общительным и приветливым человеком, с которым было приятно не только ходить на охоту, но и общаться в повседневной жизни. Там же у Радилова рассказчик познакомился с орловским помещиком Франсом Леженем – личностью незаурядной и даже поразительной.

7. Льгов. Охотник и его старый знакомый Ермолай отправились в селение Льгов, славящееся большим количеством различной луговой птицы. По дороге путники встретили вольноотпущенника Владимира, оказавшегося крайне начитанным и приятным собеседником. Сама же охота несколько не заладилась, поскольку взятая напрокат лотка дала течь и вся настрелянная за день дичь ушла прямиком на дно. Сами же охотники с большим трудом выбрались на берег.

8. Бежин луг. Будучи охотником, а значит человеком непритязательным, герой повествования ночует, где придется, потому очередной рассказ застает его на ночном лугу в компании мальчишек, приглядывающих за пасущимися лошадьми. В полудреме рассказчик слушал дивные истории детей о домовых и русалках, и наслаждался тишиной и покоем летней ночи, впрочем, прерванной известием о бродивших поблизости волках. Мальчики всполошились и притихли, а их невольный слушатель уснул.

9. Касьян с Красивой мечи. Рассказ повествует о встрече главного героя с юродливым стариком Касьяном, оказавшемся невольным спутником охотника в очередном его странствии.

10. Бурмистр. Эта короткая история повествует о встрече охотника с местным помещиком Пеночкиным, поразившем последнего полным отсутствием управленческих качеств, ввиду чего его имение принадлежало более управляющему бурмистру, чем самому помещику, оказавшемуся не у дел.

11. Контора. Рассказ повествует о судьбе деревенского конторщика и местного фельдшера, полюбивших одну крепостную девушку с благородным именем Татьяна. Оба эти человека мечтали жениться на возлюбленной, но исполнять свои обязанности, находясь во вражде, более не могли, потому, как стало известно автору несколько позже, девица по приказу владелицы имения, была сослана в ссылку. История эта потрясла рассказчика до глубины души.

12. Бирюк. Возвращаясь поздно вечером с удачной охоты, рассказчик решился заночевать в доме местного лесничего, прозванного за нелюдимый характер – Бирюком. Будучи наслышанным о скверном характере хозяина дома, охотник с большим опасением попросил у него ночлега, но был приятно удивлен и даже поражен. Бирюк оказался очень даже гостеприимным хозяином и любящим отцом, а все распускаемые о нем сплетни являлись следствием честного исполнения им своих обязанностей по охране леса от местных воришек.

13. Два помещика. Путешествуя по чужим охотничьим владениям, рассказчик столкнулся с двумя весьма интересными личностями – Вячеславом Хвалынским и Мардарием Стегуновым. Оба они являлись владельцами собственных поместий и вели тихую сельскую жизнь. Вот только первый пребывал в постоянном унынии, а второй поражал своим жизнелюбием, что навело автора на мысль о чрезвычайной разнице между двумя на первый взгляд одинаковыми людьми.

14. Смерть. Охотясь в поместье помещика Ардалиона Михайловича, рассказчик стал свидетелем внезапной гибели подрядчика Максима, придавленного неправильно срубленным деревом. Вид бессмысленной и неожиданной смерти до крайности потряс автора записок, заставив прекратить охоту и вернуться домой.

Публикация:

1852 (отдельное издание)

в Викитеке

Запи́ски охо́тника - цикл рассказов Ивана Сергеевича Тургенева , печатавшихся в 1847-1851 году в журнале «Современник» и выпущенных отдельным изданием в 1852 году . Три рассказа написаны и присоединены автором к сборнику значительно позже.

Список рассказов

Окончательный свой состав сборник получил только в издании 1874 года: автор включил в него три новых рассказа, написанных на основе ранних замыслов, в своё время оставшихся нереализованными.

Ниже после названия рассказа указывается в скобках первая публикация.

  • Хорь и Калиныч (Современник, 1847, No 1, отд. «Смесь», с. 55-64)
  • Ермолай и мельничиха (Современник, 1847, No 5, отд. I, с. 130-141)
  • Малиновая вода (Современник, 1848, No2, отд. I, с. 148-157)
  • Уездный лекарь (Современник, 1848, No 2, отд. I, с. 157-165)
  • Мой сосед Радилов (Современник, 1847, No 5, отд. I, с. 141-148)
  • Однодворец Овсянников (Современник, 1847, No 5, отд. I, с. 148-165)
  • Льгов (Современник, 1847, No 5, отд. Г, с. 165-176)
  • Бежин луг (Современник, 1851, No 2, отд. I, с. 319-338)
  • Касьян с Красивой мечи (Современник, 1851, No 3, отд. I, с. 121-140)
  • Бурмистр (Современник, 1846, No 10, отд. I, с. 197-209)
  • Контора (Современник, 1847, No 10, отд. I, с. 210-226)
  • Бирюк (Современник, 1848, No 2, отд. I, с. 166-173)
  • Два помещика (Записки охотника. Сочинение Ивана Тургенева. М., 1852. Ч. I-II. С. 21-40)
  • Лебедянь (Современник, 1848, No 2, отд. I, с. 173-185)
  • Татьяна Борисовна и ее племянник (Современник, 1848, No 2, отд. I, с. 186-197)
  • Смерть (Современник, 1848, No 2. отд. I, с. 197-298)
  • Певцы (Современник, 1850, No 11, отд. I, с. 97-114)
  • Петр Петрович Каратаев (Современник, 1847, No 2, отд. I, с. 197-212)
  • Свидание (Современник, 1850, No 11, отд. I, с. 114-122)
  • Гамлет Щирговского уезда (Современник, 1849, No 2, отд. I, с. 275-292)
  • Чертопханов и Недопюскин (Современник, 1849, No 2, отд. I, с. 292-309)
  • Конец Чертопханова (Bестник Eвропы, 1872, No 11, с. 5-46)
  • Живые мощи (Складчина. Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов в пользу пострадавших от голода в Самарской губернии. СПб., 1874. - С. 65-79)
  • Стучит! (Сочинения И. С. Тургенева (1844-1874). М.: изд. братьев Салаевых, 1874. Ч. I. - С. 509-531)
  • Лес и степь (Современник, 1849, No 2, отд. I, с. 309-314)

Известно ещё 17 замыслов Тургенева, относящихся к циклу «Записки охотника», но оставшихся по разным причинам неосуществленными . Разработку одного из них Тургенев начинал в 1847-1848 гг., сохранились два фрагмента: «Реформатор и русский немец» (6 страниц текста в современном собрании сочинений) и «Русский немец» (1,5 страницы текста) .

В эпоху СССР широко распространены были «детские» издания сборника, куда включались только избранные рассказы (менее половины канонического состава). Текстологический их анализ никогда не проводился. В полном своём составе «Записки охотника» печатались только в собраниях сочинений Тургенева (издававшихся, впрочем, колоссальными тиражами).

Наиболее исправными с точки зрения текстологии являются два советских академических издания «Записок охотника»:

  • Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в двадцати восьми томах (тридцати книгах): Сочинения в пятнадцати томах. Т. 4. Записки охотника. 1847-1874. - М.: Наука , 1963. 616 с. 212 000 экз.
  • Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах: Сочинения в двенадцати томах. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. 3. Записки охотника. 1847-1874. - М.: Наука , 1979.

Примечания

Экранизации

  • 1935 - Бежин луг - фильм С. Эйзенштейна , утрачен
  • 1971 - Жизнь и смерть дворянина Чертопханова (по мотивам рассказов «Чертопханов и Недопюскин» и «Конец Чертопханова»)

Ссылки

  • Записки охотника в библиотеке Максима Мошкова

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Записки охотника" в других словарях:

    Жарг. шк. Шутл. 1. Тетрадь школьника. ВМН 2003, 52. 2. Дневник. /i> По названию сборника рассказов И. С. Тургенева. Максимов, 148 …

    Записки охотника (Тургенева) - Под таким заголовком появился в 1852 году отдельным изданием сборник рассказов Т а, помещенных в Современнике 1847 1851 г. и озаглавленных Из записок охотника.Заглавие это было придумано одним из соиздателей журнала, И. И. Панаевым, по мнению Т… … Словарь литературных типов

    Записки об уженье рыбы (Аксакова) - Первое издание Записок (М. 1847 г.) расходилось ужасно туго. По словам С. Т., книги, расхваленной во всех журналах, за пять лет продалось не более 15 ти экземпляров. 2 изд. М. 1854 г. 3 ье М. 1856 г. Записки доставили Аксакову литературное имя … Словарь литературных типов

    Записки ружейного охотника Оренбургской губернии (Аксакова) - начаты в 1850 г.; первое издание появилось в 1852 г. (Москва). Об этой многочитаемой и многолюбимой книге И. С. Тургенев писал в Современнике: всякий, кто только любит природу во всем ее разнообразии, во всей ее красоте и силе, всякий, кому… … Словарь литературных типов

    Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах (Аксакова) - появились в отдельном издании 1855 г. Первоначально эти рассказы предназначались для задуманного А. в 1853 г. Охотничьего сборника. Этот сборник, по мысли С. Т., должен был выходить ежегодно по широкой программе. К участию в издании А. думал… … Словарь литературных типов

    Записки охотника. Жарг. шк. Шутл. 1. Тетрадь школьника. ВМН 2003, 52. 2. Дневник. /i> По названию сборника рассказов И. С. Тургенева. Максимов, 148. Записки сумасшедшего. 1. Жарг. шк. Шутл. Тетрадь школьника. ВМН 2003, 52. 2. Жарг. шк. Шутл.… … Большой словарь русских поговорок

    Знаменитый писатель. Род. 28 октября 1818 г. в Орле. Трудно представить себе большую противоположность, чем общий духовный облик Т. и та среда, из которой он непосредственно вышел. Отец его Сергей Николаевич, отставной полковник кирасир, был… … Большая биографическая энциклопедия



 

Возможно, будет полезно почитать: